Журнал «Пионер» - Пионер, 1939 № 11

- Ну, что? - спросил Миша.

- Не придет он.

- Как же теперь?

- Не знаю. Как хотите.

Миша медленно полез обратно в сад. Когда он был уже на той стороне, Тимаев тихо позвал его.

- Ты никому не скажешь! Смотри! Тогда мне Саня… - Он тоже перелез в сад и шопотом, воровато оглянувшись, сказал: - У них мать уезжает, совсем. Не хочет больше с ними.

Миша молчал: то ли ждал, что он еще скажет, то ли обдумывал, как теперь быть.

- Это он знаешь, зачем улей поджигал? Хотел, чтобы мы вместе убежали в Москву. Он и раньше, давно уже… Думаешь, это легко, когда мать уходит…

- Надо с ребятами поговорить.

- Что ты, что ты! - Тимаев даже руками замахал. - Разве можно? Тут самое главное, чтобы никто не узнал.

- Да ведь все равно узнают. Соседи же не слепые.

Миша отправился к ребятам, а Тимаев сел на зеленой скамейке. Ему никуда не хотелось идти, ни с кем не хотелось разговаривать. Теперь он жалел, что сказал Мише. Сейчас там подымется крик, споры. Одни будут ругать Саню, другие защищать. А потом решат: «Кулагин поступил не как пионер… Должен был придти и сказать: «Товарищи, со мной случилось несчастье…»

Но крика не было. Минут через пять ребята тихо разошлись из сада. И хорошо. По крайней мере, хоть одному посидеть можно Наверно, Миша ничего не сказал им. Нет, он все-таки ничего, хороший парень. Тимаев всегда говорил Сане: «Если бы все такие были…»

Но скоро они опять стали сходиться. Пришли все кружковцы. Пришел Миша с бумагой. Зина Медкова с тремя девочками. Ага, значит, весь класс собирают. Вот когда эни зашумят! И кто только его за язык тянул! Правда, что дурачок. Тоже еще, берется за других хлопотать. Раз не можешь ничего сделать, так сиди и помалкивай.

Прибежали звать его на собрание. Он даже головы не повернул:

- Отстаньте вы от меня! Ну, чего пристали? Не хочу я никуда идти!

И снова все затихло. Примерно через час вышли Зина, Миша и еще один мальчик. Миша протянул Тимаев'у два листа бумаги:

- Ты не бойся. Ребята честное слово дали, что никому не будут болтать.

На первом листе было написано: «Ольга Максимовна и Михаил Андреевич! Мы все товарищи вашего Сани, в одном классе учимся. Мы случайно узнали, как вы ссоритесь. Может, это не наше дело, вмешиваться, но так все-таки нехорошо поступать. Если бы еще Саня был маленький, не понимал ничего, тогда пожалуйста, а то ведь ему же стыдно. Вас бы поставить на его место, так небось, вам тоже не понравилось бы. Мы всем классом 'просим вас, Ольга Максимовна, если вам нетрудно, то, пожалуйста, не уезжайте. Дома же в сто раз лучше, вот увидите. А вас, Михаил Андреевич, мы просим: если вы любите Саню, то не пейте водку. Чем ссориться и разъезжаться, лучше во всем уступайте Ольге Максимовне. Если вы помиритесь, то мы обещаем вам во всем помогать. Что только ни попросите, сейчас все бросим и сделаем с удовольствием. Пожалуйста, помиритесь!»

Дальше шли подписи. Тимаев читал и на глазах оживал, как в кинокартине цветы утром. Кончив первый листок, он вскочил на ноги.

- А что, правда! Вот пойдем сейчас и прочитаем им. Все пойдем, весь класс?

- Нет, лучше трое вот.

- Ага. Только я вперед побегу. Посмотрю, как там у них. Если ругаются, тогда подождем.

Во втором письме ребята горячо просили Саню никуда не уезжать, обещали свою дружбу и поддержку на веки вечные, предлагали только выбрать, у кого он хочет жить, а там уже он увидит. Было еще насчет того, чтобы плевать на

всякие неприятности, и про улей, что о нем уже все забыли давно. Но Тимаев не дочитал до конца.

- Этого не надо, - сказал он. - Если все обойдется, мы лучше так ему покажем, делом. А то он обидится. Все равно его сейчас нет дома.

Весь класс остался в саду ждать, а делегаты отправились к Кулагиным. Тимаев побежал вперед с чудовищной быстротой: они только еще вышли на улицу, а его уж и след простыл. Когда они пришли в узенький проулок, он с сияющим лицом выбежал из ворот и руками, глазами, чубом - всем, чем только мог, начал делать им знаки уйти, скрыться. Они повернули назад, и немного погодя он догнал их.

- Готово! Уже помирились, сами. И Санька там. Вот сумасшедшие! Я пришел, они…

Я не был в этом селе три года. Недавно мне оттуда прислали письмо. Пишут, что Тимаев с Саней перешли в десятый класс. Учатся они хорошо. Саня обогнал даже Зину Медкову. Школьная пасека разрослась до семи ульев. Кружок пчеловодов самый многочисленный. Ребята в нем работают как настоящие хозяева. И сами они и учителя говорят, что это не только не мешает урокам, но даже, наоборот сильно помогает.

Я. Хелемский

Безработною

В городе Белостоке, на тихой Варшавской улице, где стены домов увиты плющен, а тротуары усыпаны золотой листвой каштана, я увидел толпу людей.

Они стояли у дома № 19. Там помещается отдел труда временного управления.

Людей разных профессий: ткачей,.конторщиков, инженеров, врачей, железнодорожников - объединила одна судьба. Руки их, привыкшие управлять машинами, производить опыты, делать сложнейшие операций, - умелые руки - бездействовали много лет. Я увидел безработных. Безработный!

Можно объездить вдоль и поперек нашу необъятную страну, и все равно не найдешь человека, который ие имеет возможности трудиться. У нас нет и никогда не будет таких людей.

Не будет их и в Белостоке. Ведь этот город волей народа стал советским.

У регистрационного стола я познакомился с Наумом Франкфуртом, архитектором из Варшавы. Он окончил политехнический институт и получил диплом, украшенный орлом. У нас диплом открывает перед молодым человеком широкую дорогу в жизнь. Диплом, который выдали Франкфурту, оказался пустой бумажкой. Это была путевка в нищету.

Франкфурт стал безработным. Он существовал тем, что готовил дипломные работы для панских сынков. Эти бездарные, самодовольные юнцы ничего не смыслили в архитектуре. Они платили Франкфурту деньги, выдавали его проекты за свои и устраивались на государственную службу. Таким образом, Франкфурт сделал дипломные работы десяти человекам. Один из этих фальшивых дипломантов занял высокий государственный пост. Когда Франкфурт пришел к нему с просьбой помочь найти работу, этот негодяй притворился, что видит его впервые.

Наконец Франкфурту повезло. Он устроился в частной проектной конторе. За проект, сделанный Франкфуртом, хозяин получал 50 тысяч злотых. Франкфурту же хозяин платил за проект 250 злотых. Это был открытый грабеж. Потом опять наступила безработица. И вот архитектор приехал в Белосток, пришел в отдел труда. Он стоял у регистрационного стола в старом дождевике, с рюкзаком за плечами…