Журнал «Пионер» - Пионер, 1939 № 11

Инженер Матвей Василевский - поляк. Подойдя к регистрационному столу, он сказал:

- Я инженер, но запишите меня лучше как чернорабочего.

- Почему? - удивился регистратор. Василевский покраснел.

- Простите… - пробормотал он, - я, наверное, оказал глупость… но до сих пор у чернорабочего было больше шансов получить работу, чем у инженера.

За ним подошел к столу врач Рубинштейн. Он положил на стол свой диплом и научные труды.

- Имею я право работать? - спросил он.

- Конечно, - ответили ему, - разве это мыслимо, чтобы врач не имел права работать.

- Так было, - ответил Рубинштейн и показал свой паспорт.

На паспорте стоял штемпель белостокского магистрата, который означал, что Рубинштейн не имел права работать в Польше, так как он окончил университет заграницей.

- Все это, главным образом, потому, что я еврей, - объяснил Рубинштейн.

На другой день я проходил мимо гостиницы «Риц». В нижнем этаже гостиницы, в просторном помещении работали художники. Это тоже были вчерашние безработные. Они рисовали портреты Сталина, Молотова, Ворошилова. Они не спали уже вторую ночь, но не чувствовали утомления. Глаза их светились необычайной теплотой.

- Похож? - взволнованно спросил пожилой человек, рисовавший портрет Сталина.

Он отошел на несколько шагов и прищурил глаз.

- Вы знаете, - продолжал он, - я уже много лет занимаюсь чем угодно, только не живописью. Я был сторожем, официантом, курьером. Наконец, мне снова дали в руки кисть. И первая моя работа - этот портрет. Вы понимаете, как я волнуюсь. В этом портрете мне хочется выразить все мое преклонение перед человеком, который нас освободил. Как жаль, что я не видел его в жизни. М оя мечта - увидеть Сталина и запечатлеть его образ на холсте таким, каким он живет в моем сердце.

В этом же помещении я увидел и Франкфурта. Он сидел склонившись над большим листом ватманской бумаги. Он создавал проект колонны, которую в праздничные дни должны были воздвигнуть на улице Рынок Костюшко.

В театре

Недалеко от парка в Белостоке находится городской театр. Театр не очень шикарный. Многие наши рабочие клубы гораздо богаче.

Но я видел людей, которые впервые в жизни попали в этот театр. Они живут десятки лет в Белостоке, ежедневно проходили мимо серого здания театра, но даже и не мечтали попасть туда когда-либо. Они вообще никогда не были в театре. Ведь прежде в театр ходили только поляки, причем только богатые поляки.

И вот впервые пришли сюда рабочие: белоруссы, поляки, русские, евреи. Они сидели в зале и как дети восхищались всем: ложами, театральным занавесом, рампой.

Два раза я был в белостокском театре.

Первый раз там давали концерт. Артисты, приехавшие из Москвы, показывали пляски народов СССР.

Мы уже привыкли к тому, что в нашей стране любят и ценят искусство всех народов. Мы привыкли видеть на сцене Большого театра в Москве артистов Грузии, Армении, Киргизии, Казахстана.

В Белостоке это всех ошеломило.

Первый танец, который увидели зрители, была «Лявониха». Белорусский танец на «сцене белостокского театра, в городе, где даже белорусское слово было под строжайшим запретом!

И когда раскрылся занавес, когда парни и девушки, в расшитых сорочках, под веселые звуки оркестра выбежали на сцену, весь зал встал. Овация потрясла театр. Люди запели «Интернационал», заглушая звуки оркестра.

А потом они увидели танцы украинцев и татар, узбеков и чукчей. Люди смотрели на сцену и плакали, не стыдясь своих слез.

В другой раз рабочие Белостока встретились в театре с советскими артистами, которых знает у нас каждый школьник. Это были орденоносцы Бабочкин и Черкасов.

Бабочкин читал стихи Маяковского о советском паспорте. Его жадно слушали, и гордость советского гражданина, которая звучит в этих великолепных стихах, передавалась зрителям.

Но самое замечательное было, когда Бабочкин прочел строки о Польше, о польском паспорте:

«На польский - глядят, как в афишу коза,

На польский - выпяливают глаза

В тугой полицейской слоновости -

Откуда, мол, и что это за

Географические новости?»

В этом месте весь зал дружно засмеялся. Люди горячо зааплодировали. Эти строки запомнили. Потом в антракте двое молодых рабочих ходили в обнимку и повторяли: «Откуда, мол, и что это за географические новости?». Они смеялись и весело хлопали друг друга по плечу.

Так прозвучал Маяковский в Белостоке.

Народный герой

Во временное управление пришел молодой человек. Он был худощав, у него было открытое лицо и светлые умные глаза.

Среди посетителей управления послышались радостные голоса:

- Сергей вернулся!

- Сергей!

Люди кинулись обнимать парня, они целовали его, пожимали ему руки.

Сергей Притыцкий пришел во временное управление прямо из тюрьмы. Он просидел несколько лет в одиночке, имя его знакомо всем рабочим Польши: это народный герой.

Рабочий-пильщик, пламенный революционер, он совершил замечательный подвиг.

Среди революционеров-подпольщиков один человек, по фамилии Стрельчук, оказался провокатором. Он стал выдавать полиции десятки товарищей.

В Вильно на «процессе семнадцати» Стрельчук выступал свидетелем обвинения. Он тыкал своими короткими пальцами в подсудимых, рассказывая о своих встречах с ними, об их работе.

В зале, среди зрителей, сидел Притыцкий. Он сжимал в руках два револьвера. Стрельчук мог провалить всю организацию до одного человека. Этого нельзя допустить. Сергей посмотрел на товарищей, которые сидели за барьером на скамье подсудимых, и решился на подвиг: здесь, в зале суда, он убил провокатора. Он выстрелил в него, не дав ему закончить подлый донос. За Сергеем погнались полицейские. Ему прострелили живот. Когда Сергея сажали в тюремную карету, он, раненый, истекая кровью, крикнул, обращаясь к толпе рабочих: «Долой провокаторов! Смерть панам!»

Притыцкий был при смерти. Но тюремные врачи приложили все усилия и вылечили его. Сергея подняли на ноги для того, чтобы повесить на том же самом плацу, где когда-то повесили Кастуся Калиновского - героя белорусского народа.

Тогда все рабочие поднялись на его защиту. Многотысячные демонстрации проходили во всех городах Польши. В Вильно комсомольцы срывали таблички с названиями улиц и называли эти улицы именем Притыцкого.

Паны испугались. Они заменили смертную казнь пожизненной каторгой.