Александр Усовский - Дойти до перевала

К обеду дом мельника навестил доктор Михальчик — который ввёл лейтенанту внутривенно сорок кубиков глюкозы, осмотрел его рану, проверил температуру — а заодно и пообедал; Савушкин на эту милую хитрость доктора лишь улыбнулся. Всё верно, операция была проведена бесплатно, так должен же хирург хоть как-то себя за неё вознаградить? Тем более — мельник по случаю неожиданных гостей купил баранью тушу, Моника приготовила из неё отменнейший гуляш — так почему бы доктору и не разделить с ними трапезу?

После обеда Савушкин на пару с радистом тщательно изучили радиоэфир на предмет добычи информации. Немцы, надо отдать им должное, чётко соблюдали режим секретности в эфире, кухню дома мельника в основном заполняла морзянка донесений и редкие передачи радио Праги, Будапешта и бравурные марши из Берлина. Иногда долетали переговоры варшавских повстанцев, открытым текстом гонящих в эфир требования о помощи, эпизодически — какие-то куски сообщений по-английски, от кого и кому — Бог весть… Спустя два часа Савушкин, наконец, нашел, что искал — переговоры каких-то немецких штабов в районе Батяван — и прилип к наушникам. Жестом попросив у Скуратова карандаш и бумагу — что-то быстро записал, зачеркнул, снова записал — и, наконец, вздохнув, отвалился от радиостанции.

— Ну, кажется, что-то проясняется. Немцы шифруют все свои сообщения, но, слава Богу, у них тут сборная солянка, им приходится кое-что открытым текстом давать, да и о радиодисциплине эти немецкие союзники ничего не слышали.

— И что говорят? — спросил радист.

— А то, Женя, что немцы стянули на направлении Жьяр-Зволен всё, что можно. Эсэсовцев из панцергренадерской дивизии «Хорст Вессель» — кстати, что это за хреновина, ты о ней когда-нибудь слышал? И я ничего… Плюс какие-то боевые группы дивизии СС «Галичина» — мы с этими давеча пообщались… Вроде как есть ещё какие-то части из хорватов, боснийский мусульман… Там трудно разобрать, тот немецкий, на котором говорят эти черти — очень мало похож на тот, на котором говорят немцы… Общая задача всего этого эсэсовского винегрета — взять Батяваны и двигаться на Жьяр. Какие-никакие, а всё ж сведения — вечером с гор отправим донесение Баранову. Но без языка нам всё равно никак…

— Понятно. Тогда я соберу рацию, раз больше она не нужна?

— Собирай. И сам собирайся. Дорога впереди дальняя…

К вечеру разведчики, вновь оборотившись в повстанцев и навьючив на себя всё необходимое снаряжение — собрались в доме. Савушкин, критично оглядев своё воинство, промолвил:

— Так, хлопцы, обстановка следующая. Немцы, судя по их переговорам по радио, охватывают Батяваны с севера и северо-запада. Движение их колонн по шоссе Тренчин-Батяваны и Нитра-Жьяр. Завтра утром нам надо добраться до Бановце-над Бебравой и залечь там в засаде. Цель вы знаете — штабной офицер и его документы. Пять минут покурить и оправится — и выходим.

Старшина спросил настороженно:

— Вчетвером?

Савушкин кивнул.

— Вчетвером. Лейтенанта поручим хозяину дома. Он дядька воевавший, понимает ситуацию. Плюс Моника… Что, как вы понимаете, сильно повысит скорость выздоровления лейтенанта. — После этих слов, махнув бойцам, де, готовьтесь к выходу — Савушкин подошёл к своему заместителю.

Лейтенант выглядел уже получше, щёки немного порозовели, чёрные круги под глазами почти исчезли — что очевидно говорило о положительной динамике, как это принято называть у медиков.

— Ну что, Володя, мы отчаливаем. Жди нас через три-четыре дня, постарайся к нашему возвращению вернутся в строй.

— А если… не вернётесь?

Савушкин на мгновение помрачнел, но затем, улыбнувшись, ответил:

— Вернёмся! — Помолчав, добавил: — Ты всё равно в ближайшие две недели по всем докторским законам нетранспортабельный. Так что лежи и набирайся сил, пущай дырка в животе затянется, с ней ты точно не ходок. Хотя доктор сказал, что через две недели будешь танцевать!

Котёночкин едва заметно усмехнулся.

— Ранение в живот. Сепсис в половине случаев.

— Знаю. Доктор Михальчик считает, что удалось избежать. В крайнем случае у него есть спирт, йод и карболка, а если что — то и стрептоцид наготове. Не дрейфь!

— Не буду. Пистолет мой… пусть будет рядом.

Савушкин кивнул.

— Конечно. Сейчас. — Пошуровав в груде амуниции, лежащей за креслом, капитан достал «вальтер», проверил обойму, поставил на предохранитель — и протянул его лейтенанту. — Держи, спрячь под подушку. Не стоит нервировать хозяина… — помолчав, продолжил: — Сегодня суббота, шестнадцатое. Значит, мы вернемся во вторник, девятнадцатого. В крайнем случае — двадцатого, в среду. Очень надеюсь, что к этому времени ты уже сможешь самостоятельно доковылять до нашего «блитца», ну а там мы тебя в него просто закинем. Поедешь, как в плацкарте! Ну всё, бывай здоров, жди нас!

Но ни девятнадцатого, ни двадцатого, ни двадцать первого сентября разведчики в дом мельника Йожефа Пастухи не вернулись…

Но как-то раз в дожди осенние, в чужой стране, в чужом краю…

— Может бить, я включу вам радио? У меня есть радио. Купил в Нитра в тридесят пятый год. Очен хороший!

— А разве у вас его не конфисковали?

— Что ест конфи…скали?

— Ну, не забрали? Власти?

Хозяин отрицательно покачал головой.

— Не. Толко поставили пломба… Не крутить. Толко радио Братислава и Берлин. Но тераз…. Я зниму пломба.

Лейтенант, неловко опершись о валик дивана, привстал, взял в руку шикарную, чёрного дерева с серебряными инкрустациями, палку, специально принесенную ему хирургом Михальчиком — и, с трудом ковыляя, потянулся в столовую, где в углу под кружевной салфеткой притаился шикарный, в массивном футляре из полированного кедра, радиоприёмник «телефункен».

Мельник включил радио, оборвал висящую на медной проволоке, охватывающей верньер настройки частот, пломбу — и пригласил Котёночкина сесть в кресло рядом с радиоприёмником.

На коротких волнах творился сущий ад: переговоры штабов накладывались друг на друга, все свободные частоты забивала морзянка, кто-то орал по-польски «На помоц! На помоц!», немецкие хладнокровные рапорта, как в калейдоскопе, сменяли целеуказания, звучащие по-русски, на них накладывались специфические венгерские команды… Чёрт те что, в общем.

Котёночкин посмотрел на часы — однако, половина восьмого, время сеанса связи… Надо послушать эфир, вдруг? Лейтенант покрутил верньер, установил частоту, на которой работал Строганов, и с затаённой надеждой вслушался в эфир. Ничего…. Только едва слышное потрескивание в динамике. Мёртвая тишина… Воистину мёртвая. Сегодня уже двадцать второе сентября. Группа должна была два дня, как вернутся. Не вернулась. И, похоже на то, что уже не вернется никогда — тишина на их рабочей частоте говорила об этом лучше всяких слов…