Владимир Сназин - Доктор Постников

Стрельцы впервые видели, чтобы человек так неистово трудился, не давая себе ни минуты отдыха и получая за это только учебные дачи.

– Мил человек, охолонись, крикнул ему стрелец, что постарше, – уморишь себя до смерти.

Но Петр никого не слышал. Шатаясь, он поднялся во весь рост, сделал новый замах, но не успел сложиться пополам – мотыга, не имея сопротивления, чиркнула обушком по снегу и, плавно выскочив из его ослабевших рук, отлетела на несколько саженей назад. Потеряв равновесие, Петр снова рухнул лицом в грязный снег…

Петр проснулся от какого-то хлюпающего звука, как будто кто-то стоял у него в изголовье и, хрипловато дыша, пришлепывал мокрыми губами. Он открыл глаза, тяжело сел на лавку и огляделся: «Где это я?» Овечий тулуп, которым он был укрыт, сполз с колен на пол. Тусклый свет от четырех коптящих сальных свечей слабо освещал незнакомое помещение.

«Что это за изба, и как я здесь оказался?» Клеть была просторная, сложенная из толстых сосновых бревен. В избе было тепло. Изразцовая печь, делившая клеть пополам, приятно излучала тепло. Все вокруг было заставлено непонятными для Петра приспособлениями. Справа от печи, на каменной подставке, почти вплотную примыкающей к ней, стоял причудливой формы, пузатый, натертый до блеска, похожий на думного боярина медный бак. От него тянулось несколько таких же медных тонких трубочек к другому, тоже медному, баку, но меньшего размера, до краев наполненному водой. Под большим баком в углублении каменной подставки тлели угли, а из «боярина» доносилось какое-то бульканье. «Так вот откуда это хлюпающее дыхание, – подумал он. – Наверное, это и есть кокторий алхимиста Шилова, о котором мне вчера рассказывал староста Кирилл».

Дальше вдоль стены он увидел несколько деревянных кадок, прикрытых сермягой, от которых шел напоминавший вишню сладко-кислый запах. На стене была прибита длинная деревянная полка с множеством стеклянных пузырьков, реторт и бутылочек, также наполненных жидкостью разного цвета. На широком столе у окна в беспорядке лежали медные и каменные ступы, молотки, клещи, одно- и двусторонние тесаки. Он наклонился и потянулся к упавшему тулупу, чтобы его поднять.

– Ой! – вскрикнул он от боли, когда хотел взять овчину, – что у меня с руками?

Петр повернул ладони к свету и стал их рассматривать. Кожа была содрана, лоскуты от лопнувших мозолей засохли в кровавых болячках, толстые набухшие пальцы плохо гнулись. Петр попытался сжать руки в кулак, боль усиливалась.

«Господи! – подумал он. – Что я сделал со своими руками, как же я теперь буду писать?» И он еще раз в тусклом свете свечей с ужасом вгляделся в свои покалеченные руки. В этот момент дверь открылась, и в клеть вошел алхимист Василий Шилов.

– Ну что, отрок, проснулся? – не глядя на Петра, буркнул Шилов, втаскивая через порог чем-то наполненный мешок. – Руки-то болят небось? – Шилов снял свой грязный и мокрый сермяжный кафтан, бросил его на широкую лавку около двери и метлой стряхнул налипшую на сапоги землю со снегом.

– Болят, – настороженно ответил Петр и исподлобья посмотрел на алхимиста. Тот продолжал возиться с мешком, перетряхивая его.

– Тебя стрельцы принесли с поля всего изодранного и в крови. Сказали, что ты упал мордой в снег и заснул. Пытались тебя будить, да ты не шевелился. Спужались – думали, ты кончился, ну и затащили в сруб. Уморился, видать, ты вконец. – Шилов поставил раскрытый мешок к стене и пошел за печь. За печью, как потом узнал Петр, был небольшой чулан без двери. В нем алхимист хранил всю кухонную утварь. Из чулана доносился глухой шум – видимо, что-то ища, хозяин разгребал какие-то вещи.

– Еще стрельцы сказывали, – продолжал он уже из чулана, – что у тебя мотыга несколько раз вылетала из рук. – И Шилов опять чем-то застучал в чулане.

Петру показалось, что в голосе Шилова прозвучала насмешка, когда он говорил о летающей мотыге. Ему было неприятно и обидно вспоминать издевки стрельцов, которые всю свою жизнь этим ремеслом занимаются. Но еще обиднее сейчас было слышать насмешку от учителя, который призван тебя этому ремеслу обучить, а только потом, если не получается, критиковать. И Петр мысленно подготавливал себя, чтобы грубо ответить на зубоскальство алхимиста. Наконец, Шилов нашел то, что искал, и, выходя из-за печи с долбленным деревянным корытом в руках, договори уже с сочувствием:

– У новичков такое бывает. Конечно, это была моя вина: мотыга, отрок, это орудие особое, к нему привыкнуть нужно…

Шилов поставил корыто на пол и вышел в сени. Петр внутренне расслабился. Он понял, что алхимист не подсмеивается над ним, а наоборот, даже вроде как извиняется. Из сеней Шилов вернулся, держа в руке мотыгу, но конечно не ту, которой работал Петр.

– Ты опоздал к началу работ, поэтому тебе и достался самый сложный участок. Стрельцы в таком деле народ поднаторелый, умеют работать на земле, да и к орудию навык большой имеют. Не то что ты, новичок, – белые руки, кожа тонкая, к земле не привычен. Когда в школе ты получал лист распределения, староста должен был предупредить тебя, чтобы взял с собой перчатки, у стрельцов-то краги есть. А с моей стороны тоже ошибка: я должен был сначала тебе все показать, рассказать и научить. Но у меня перегонный куб, – он мотнул головой на большой медный бак, – как раз в то время перепуск должен был начаться, поэтому не было времени тобой заниматься. – Шилов легко перевернул мотыгу налопатником кверху. – Сейчас, поди, уже поздно что объяснять, ты, и сам обратил внимание, что лезвие имеет наклон. Так вот, чтобы нож не летел по воздуху, а попал в нужное место надобно согнуться пополам, рукоять захватить за самый конец, а руки при ударе сгибать в локтях – тогда нож точно под определенным углом войдет в землю.

Слушая Шилова, Петр заметил, что суровость и грубость в голосе алхимиста – это его естественное природное состояние. Объяснял он больше жестами, нежели словами. Он рассказывал, под каким углом нужно вонзать мотыгу в землю: если хочешь срезать только самый верхний слой дерна, например, под пшеницу или рожь, то нужно немного разогнуть туловище, а рукоять мотыги захватить ближе к середине. А если хочешь достать, например, такие коренья, как эти, – Шилов достал корень из мешка, – то мотыгу нужно вогнать в грунт почти до самого обуха.

Петр всмотрелся в корень.

– Ой, – воскликнул он, – корень похож на те, которые ты, учитель, просил меня собирать.

– Так это они и есть, корешки с твоей делянки, – подтвердил Шилов, – что ты не успел собрать. – Хоть ты и не все перекопал, – в его голосе Петр почувствовал уважительные нотки, – но потрудился ты добре. Почти полный мешок кореньев, да еще до схода снега, когда они не успели отдать свой сок начинающемуся стеблю. Это очень хорошие корни. Через два дня будет поздно. Снег совсем обмякнет, а корешки уже ослабнут и потеряют часть своей силы.