Владимир Сназин - Доктор Постников

– А что ты, учитель, делаешь с ними, лекарства какие готовишь? – с неподдельным интересом спросил Петр.

– Да, это лекарственные корни, и еще какие… – Шилов с наслаждением помял в своей грубой большой ладони горсть корней и бросил в корыто. Затем взял мешок, и все его содержимое тоже высыпал в корыто. – Стрельцы сказывали, что ты дерн не отваливал, как я тебе показал, и как это делают все, а сдергивал его. Почему ты так делал?

– Мне показалось, что так я быстрее могу возделать участок, а если бы я его отваливал, то и половины того, что перекопал, не успел бы сделать.

– Я никогда не видел, чтобы сдергивали дерн, но перепахал ты много, хоть и выглядишь хилым.

– А скажи, учитель, который сейчас час? – спросил Петр.

– Только-только Всесвятский пробил к вечерне.

– Как?! – с ужасом воскликнул Петр. – Уже так поздно? Мне же домой надо, маменька забеспокоится.

– Остынь, парень, – вяло махнул рукой Шилов. – Я просил стрельцов, чтобы они зашли к дьяку Постникову на Мясницкую и предупредили, что на огороде очень много работы и что ты останешься здесь дежурить, чтобы с восходом солнца продолжить обучение. Просил их не говорить, что ты упал мордой в снег и заснул.

– Так стрельцы же не знают, где усадьба моего батюшки.

– Не беспокойся, о том, что два дня назад иноземная повозка задавила боярского отрока, уже вся Москва знает. Спать будешь вот на этой скамье. На ней не так мягко, как на твоей перине, зато не проспишь. Слышал, у тебя шишка на лбу от того происшествия осталась, а ну покажь.

Петр откинул прядь волос и показал Шилову все еще заметную, но уже не такую большую шишку.

– Болит?

– Да нет уже, если только немного, когда дотрагиваешься. – И Петр несколько раз пальцами потрогал шишку. – Нет, уже почти не больно.

Шилов взял ведро и вышел в сени, но тут же вернулся.

– Кстати, вот твоя сумка – уже, кажись, обледенела. На улице подморозило. – Шилов бросил ее Петру на скамью и снова вышел с ведром. – Я за водой, – сказал он и скрылся в темноте.

Как только за Шиловым закрылась дверь, Петр согнутой рукой за ремень придвинул к себе сумку, вынул мазь, завернутую в тряпицу, бинты и разложил все на скамье. В тепле мазь размякла, и тряпица запахла. Но как только он открыл края тряпки, изба тут же наполнилась едким, слезоточивым запахом. Не дожидаясь, когда Шилов вернется, Петр быстро захватил мазь пальцем и растер ее между ладонями. Кожа на ладонях у него засохла и огрубела и была горячая на ощупь, а нанесенная с мороза мазь приятно холодила. Он как мог забинтовал обе кисти своими холщовыми бинтами и, завернув остатки мази в тряпку, быстро спрятал ее в сумку. Дверь скрипнула, и в избу вошел алхимист с полным ведром воды.

– Фу?! – сморщив нос, воскликнул он. – Что это? Чем это воняет? – Шилов повел своим широким седловидным носом по сторонам, как бы определяя источник запаха. – От тебя, что ли, воняет? Ты что, чем-то намазался? – И он подошел ближе к Петру.

– Что это за повязки у тебя на руках? – Он наклонился и принюхался. – Ну да, воняет от тебя. Чем это ты себе намазал руки?

– Мазью из травы Chelidonium majus.

– Что ты мне немчинские слова в харю суешь, говори названия по-русски. – Он взял ведро с водой и вылил часть в малый медный бак.

– По-русски называется чистотел, – несмело сказал Петр. – Только это не немчинское слово, а латынь, – поправил он алхимиста. – В травнике все лечебные травы по-латыни пишутся.

– А мне все едино, – сказал Шилов, медленно выливая остатки воды из ведра в корыто, – по-немчински ли, по-латински ли пишется, – хрен редьки не слаще. Везде одна ересь, тьфу. Как ты говоришь, называется растение чисто…

– Чистотел, – повторил Петр.

Шилов наморщил лоб, как бы что-то вспоминая:

– Нет, не помню такого названия. У меня на огороде растут ячмень, рожь, овес, пшеница. Это названия, а то какой-то «чилидон»… Вот, например, злак ячмень, русское название. Из него получается отменный ячменный солод. Ведь как звучит: «ячменный солод»! А как ячменный солод будет по-латыни? Знаешь?

– Hordeum brasii (хордеум бразии)

Шилов удивленно взглянул на Петра.

– Херду брази! – с ухмылкой повторил он. – Разве это звук? Ячменный солод! Вот это звук! – пропел он осипшим голосом. – А то херду брази. Тьфу! – снова плюнул он. – Хер, он и есть хер. А вот еще рожь, пшеница – вот это звук. Кстати, а как будет по-латыни рожь?

– Secale cereal (секале череалe), – быстро ответил Петр.

– Как-как?! – Шилов наморщил лоб и повернул ухо к Петру, словно говоря, что он плохо расслышал. – Секале чекале? Ну и словечко. Разве можно рожь, такой нужный, такой добрый злак оскорблять таким названием, как секале чекале. Тьфу! – Шилов опять плюнул, выражая тем самым полное презрение к латыни. Он присел около корыта и, хмыкая, принялся отмывать коренья от земли.

– А ты, Постников, чую я, борзо латынь знаешь, – отковыривая кусочки земли с корня, сказал Шилов. – Учился где?

– У тятеньки в приказе, меня в толмачи готовили, поэтому каждый день учили языкам.

– И какие иноземные языки ты знаешь?

– Немецкий и латынь, понимаю турецкий.

– Ну, а все-таки скажи, по-каковски «ячменный солод» звучит лучше? – не унимался Шилов. – По-нашему или по-ихнему, еретическому?

– Понятно, что по-нашему, по родному, – ответил Петр и чуть заметно улыбнулся. Ему почему-то нравился этот грубый и в тоже время чисто русский и заботливый человек. – По-родному-то оно всегда лучше, как бы роднее, – задушевно ответил Петр.

– Вот то-то и оно. А тебе известно, Постников, какую эти злаки пользу приносят?

– Я знаю, что из них хлеб готовят да кашу делают.

– Ха, – хмыкнул Шилов, – так оно и есть, прямо на колосьях буханки да плошки с кашей висят. – Шилов грубовато, по-мужицки весело хохотнул собственной шутке. – Я из них по указу нашего царя-батюшки хлебные вина, спирты да пиво и разные настойки делаю и, доложу тебе, самые лучшие на Москве, потому что готовлю для царской аптеки. А из некоторых злаков доброе лекарское снадобье получается. И зачем, скажи мне на милость, я эти добрые растения должен еретическими словами обзывать?

В этот момент Шилов услышал сдавленный стон Петра.

– Ты чой-то рожу-то свою скривил? – склонив набок голову и смотря на Петра снизу, спросил Шилов. – Не нравится, что говорю?

– Нет, – со слезами на глазах сдавленным голосом ответил Петр, – сильно горят руки. Он пытался негнущимися пальцами захватить конец холщового бинта, чтобы снять его, но пальцы не слушались.

Шилов встал, подошел к Петру, склонился над ним, нашел узел и быстро развязал повязку. В нос ему ударил резкий жгучий запах, а на глаза тут же навернулись слезы.

– Фу, – отпрянул он. – Что это за вонь такая? – Морщась, он снял бинты. – Чем-то знакомым воняет, уж больно шибко в нос бьет. Где-то мне попадалась трава с таким запахом, ужас, какая вонючая, – задумчиво проговорил Шилов.