Владимир Сназин - Доктор Постников

– Шилов заглянул в чугунок, в котором масса лениво надувалась и булькала. Наконец она стала настолько густой, что он уже с трудом мог ее перемешивать. Тогда он выложил полученное лекарственное тесто на продолговатую и плоскую глиняную латку, ножом разровнял его и сверху залил тонким слоем расплавленного воска. Все это вынес в сени, где масса на холоде быстро застыла.

– Пластырь готов, – сказал Шилов, показывая на прямоугольный ровный блин толщиной в палец. Он взял со стола широкий садовый тесак и одним движением разрезал пластырь пополам. – Где твои стираные тряпки? – спросил он. Петр показал на сук около стены. Шилов снял выстиранные бинты и взял одну из половин приготовленного пластыря. – Давай руку.

Петр напрягся и подал Шилову дрожащую руку. Алхимист погрузил его ладошку в мягкую, обволакивающую и еще чуть теплую массу, а потом плотно забинтовал. Помня ощущения от своей собственной мази, Петр с ужасом ожидал, что чувство блаженства, которое он сейчас испытывает, через секунду может смениться невыносимой болью. Но этого не случилось. Пластырь оставался все таким же приятным и теплым, и тепло равномерно проникало в самую глубину плоти и расслабляло напряженные мышцы. Он почувствовал, как его кисть словно ожила – скованность уменьшилась, а пальцы стали свободнее двигаться. Алхимист то же самое проделал с другой рукой. Глаза Петра еще были влажными от слез, но лицо уже сияло благодарностью.

– Ты волшебник, учитель-алхимист!

– Зови меня лучше «учитель-дистиллятор».

– Хорошо, ты волшебник, учитель-дистиллятор.

Василий Шилов, не привычный к похвале, смущенно насупился и с нарочитой грубостью ответил:

– Да какой я волшебник! Вот Антошка Ананьин, вот он волшебник. Тот кабаком заведует в Новой аптеке. А там нужно особое волшебство… и Шилов с ухмылкой покосился на Петра. Потом он подошел к каменной подставке печи, и поправил под пыхтящем «боярином» угли.

Петр не совсем понял, на что тот намекает, говоря про особое волшебство, но не стал уточнять, а мечтательно смотрел на пышущее жаром каменное горнило печи.

– Ты говорил, что специально откармливал пырей, чтобы его корни стали толстыми и сочными, а чем же ты их кормил?

– Пшеницей!

– Это как? – неподдельно удивился Петр.

– Когда я был садовником, то по приказу тогдашнего моего начальника алхимиста Грабова посадил на пустующей делянке пшеницу. Думал с пашни кадь зерна собрать, чтоб для браги как добавку использовать, а взял только пуд. Не удался урожай. Вроде и удобрял, и поливал – чахнет, не растет колос, к концу лета совсем высох. А рядом, смотрю, растет, колоситься сочный, здоровый и полнотелый тоже злак, но сорняк – пырей. В чем дело? Вырвал я тогда с корнем и пшеницу, и пырей, дай, думаю, посмотрю, чем отличаются. Глянул – у пшеницы корень мелкий, спутанный и весь сухой, ну, как у безместного попа бородка. Пырей же своими разлапистыми и цепкими корнями с такой силой вцепился в спутанный хилый корень пшеницы, что полностью лишил возможности получать влагу. Только я коснулся корней пшеницы, а они и раскрошились. Вот тут-то мне и стало ясно, что пырей просто задушил пшеницу, обмотав ее горло своими корнями. Я знал, что пырей издревле применялся на Руси для лечения ран. Но раньше использовали в основном листья и стебель, корень не брали, потому что у дикого пырея корень такой же тонкий, хоть и сильный, как и у других злаков. И решил попробовать подкормить пырей, а потом использовать вместо листьев корень.

– И как же ты, учитель, стал кормить пырей пшеницей?

– Я каждый год стал высаживать обычные сорта пшеницы и отборные семена пырея вперемежку. Усиленно удобрял и поливал почву, пшеница едва доживала до середины лета. После первых дождей гнила, и без остатка пошла на корм пырею. А тот только крепчал и становился еще сочней. Вот так я и выкормил свои коренья.

Петр сидел на лавке, слушал и думал о садовнике Шилове, который без всяких заморских книжек сам додумался, как улучшить качество этого лечебные растения.

Шилов помолчал. Потом оживился и спросил:

– А скажи мне, парень, как у еретиков по-латыни называется пырей? – И он хитровато, по-мужицки посмотрел на Петра: мол, знаешь аль нет?

Петр наморщил лоб, пытаясь вспомнить, встречалось ли ему в каком-либо переводном тексте такое название, которое соответствовало бы русскому слову «пырей». Но вспомнить не мог.

– Нет, не знаю, учитель-дистиллятор. Мне ни разу это слово не попадалось.

– Запомни, отрок, у еретиков он зовется: «Elytrigia repens (Элитригия репенс, пырей ползучий).

– Elytrigia repens, – повторил Петр. – Как же так, учитель – дистиллятор, ты противник латыни, а знаешь латинское название сорняка?

– Я знаю латинское название не только этого сорняка, я знаю латинские названия и других лекарских растений, которые так же развожу на своем огороде. Тебе известны такие – анис, ангелика (дудник, дягиль), черноголовка, чабрец (тимьян), иссоп? Эти растения я выращиваю для коктория Новой аптеки, где немчины-аптекари на особом оборудовании добывают из них различные масла или варят лекарское снадобье, которое я здесь сделать не могу. Новая аптека готовит эти снадобья для стрельцов, что лечатся на Рязанском подворье, и для продажи всяким людям.

– А если ты не любишь латинства, так зачем же тогда выучил названия этих растений? – все больше удивляясь, спрашивал Петр.

– А затем, – с ноткой злости в голосе ответил Шилов, – что той, Новой, аптекой заведует один поганый аптекарь-немчин, который зовется Яган Гутменш. Да и не немчин он, а обыкновенный жидовин. Уж больно дотошный, сволочь. Каждую каплю спирта и водки отмеряет чуть ли не в яичной скорлупе, как пилюли, а каждый корешок или травинку взвешивает ячменными зернами – все считает и записывает в тетрадь. Ух, ненавижу этого жидовина! – Шилов погрозил кулаком в ту сторону, где, по его представлению, могла находиться Новая аптека. – Этот иноземец, чтоб его бесы взяли, – в сердцах выругался Шилов, – без латинской надписи на мешках – то есть названия, веса и времени сбора – травяной сбор с моего огорода не принимает. Для того чтобы узнать, где у меня что посажено, мне не нужны их еретические названия, я своих детенышей по первым росткам и всходам определю, я их всех сам нянчил с самого рождения. Этот аптекарь-жидовин предупредил меня: если не выучу латинские названия хотя бы тех растений, которые поставляю в их кокторий, не быть мне дистиллятором, так и останусь садовником. А я в Аптекарском приказе девятнадцать лет горб ломаю. Пришлось выучить, ну, и на всякий случай сделать написанные заготовки, вдруг что забуду. Чтобы его черти сожрали, – снова выругался он. – Завтра ты понесешь заготовленное лекарское сырье в Новую аптеку, посмотрим, как они его у тебя примут.