Владимир Сназин - Доктор Постников

– Мне казалось, что здесь плохо проветривают, – неуверенно сказал Петр.

– Ну ладно, идем в смотровую, вот-вот доктора будут здесь.

Готфрид открыл дверь, и они оказались в просторной и хорошо освещенной комнате. Свет в нее проникал через большое полуовальное окно с коваными решетками, расположенное напротив двери. Слюдяная рама была выставлена, и свежий прохладный воздух наполнил комнату весенним ароматом.

– Ух, – вздохнул Петр полной грудью, – а здесь все совсем по-другому, какой воздух – так бы и дышал. И пол убран, не то что там.

– Так это же смотровая, а не лечебная палата, – сказал Готфрид, – здесь доктора осматривают раненых и хворых солдат. Поэтому она и отделена от основного коридора глухой стеной. А потом, ты же видел того стрельчонка, ты с ним еще в дверях столкнулся, вот он и навел здесь порядок. А это, – Готфрид кивнул на лежавших возле стены на скамьях людей, – те самые стрельцы – Митрошка Кочуров и Севастьян Артемов. Как только консилиум закончится, их переведут либо в хирургические палаты, которые мы с тобой только что прошли, либо распределят по царским богадельням.

Петр обвел взглядом комнату. Справа и слева от окна у стен располагались две широкие лавки. На них, укрытые с головой потрепанными и продырявленными в некоторых местах кафтанами, лежали два человека. Оба, отвернувшись к стене, тяжело дышали и протяжно стонали. Под окном у самой стены располагался сколоченный из нетесаных досок стол, в щелях между досками, шевеля усами, сидело множество черных тараканов. На столе стоял доверху наполненный, похожий на крынку с широким горлом кувшин с водой. Стрельцы, почувствовав, что в комнате кто-то есть, не меняя положения, стали стонать громче. Затем, видя, что к ним никто не подходит, один из них чуть стянул полу кафтана с лица так, что открылись его впалые затуманенные глаза и густо заросшие скулы, и посмотрел на вошедших.

– Дай пить, служилый, – с трудом выговаривая слова, попросил стрелец.

Петр посмотрел на Готфрида, как бы спрашивая, что делать.

– Надо подать ему кувшин, – подсказал Готфрид.

Петр быстро подошел к столу, взял кувшин и поднес раненому. Тот потянулся и трясущимися руками схватил за толстые бока сосуд с водой. Напрягая шею, чтобы приподнять голову, он наклонил крынку, но от нестерпимой боли громко вскрикнул, резко откинул голову назад, и вода волной выплеснулась ему на грудь. Петр быстро подхватил кувшин.

– Как же его напоить? – Он стал озираться вокруг в поисках подходящей чаши.

В этот момент в палату вошел беззубый стрельчонок. Он поставил пустое помойное ведро на прежнее место, низко поклонился Готфриду и проговорил:

– Будь здрав, аптекарь-алхимист.

– И ты будь здрав, школяр. Тебя как звать?

– Федор я, сын десятского Афанасия, – прошепелявил отрок.

– Слушай, Федор, вон тот стрелец пить хочет, нет ли здесь чаши какой или плошки, чтобы он смог напиться?

– Сейсяс принесу! – Не прошло и двух-трех минут, как Федор вернулся, держа в руках пучок сухих злаковых стеблей.

– Ты чего принес? – упрекнул его Петр. – Тебя просили чашу принести, а не солому, бестолковый.

– Сам ты бессальковый, – огрызнулся отрок, – тясы никакой нету, но мосно серес солому.

– Что можно через солому? – возмущался Петр. – Стрелец пить хочет, он ранен, у него что-то болит.

Вместо ответа мальчишка обломил с двух концов сухой стебель, взял со стола кувшин, вставил один конец соломенного стебля в кувшин, другой – в рот стрельцу. Тот с жадностью присосался к соломинке. Паренек обломал еще один стебель. Теперь недужный пил воду сразу через две соломенки.

Готфрид и Петр от удивления раскрыли глаза.

– Федька, как ты догадался, что можно пить воду вот так?

– А мы с посаскими тавно брызгаемся водой друг на друга серес такие трубочки.

Дверь отворилась, и в палату вошли, прижимая к лицу куски ткани пропитанной уксусом, доктора Блюментрос, Стефан фон Гаден, Захарий ван дер Гульст и Андрей Келерман.

– А вот и наши помощники, – сказал доктор Блюментрост, увидев ребят в палате.

– Доброго здравия, учителя, – низко кланяясь, сказал Петр.

Готфрид приветствовал всех докторов принятым среди иноземцев сдержанным поклоном. Стрельчонок Федька, напоив раненого, поставил кувшин на место и быстро шмыгнул к двери.

– Я имею о тебе весьма хорошие сведения от доктора фон Гадена, – подойдя к Петру и положив ему руку на плечо, сказал Блюметрост. – А он не так часто раздает похвалы. Я очень доволен отзывом о тебе. И еще я рад тому, что ты послушал его совета и согласился присутствовать на консилиуме.

– Я очень благодарен доктору фон Гадену за то, что он предложил мне это, только я не знаю, что такое консилиум.

– Все увидишь собственными глазами. Только никаких вопросов во время проведения консилиума, – строго предупредил ректор. – А сам по себе консилиум – это совместный осмотр больного несколькими докторами. Наблюдай и все запоминай. – С этими словами Блюментрост подошел к группе врачей, но, натолкнувшись взглядом на стрельчонка, спросил:

– Эй, мальчуган, ты сегодня здесь дежурный?

– Та, – испуганно прошепелявил тот.

– Сдерни-ка кафтан с лица вон у того стрельца, – приказал он, показывая на раненого, которого Федька только что поил.

Блюментрост подошел к стонущему бедняге и, повернувшись к остальным, сказал:

– Ну что, коллеги, начнем, пожалуй.

Доктор Блюментрост вышел на середину палаты, остальные доктора приблизились к нему и встали полукругом.

– Хочу сообщить вам, – начал рассказывать доктор Блюментрост, – что сегодня ночью в наши лечебные палаты были доставлены вот эти два стрельца для вынесения решения: могут ли они при своих немочах нести дальше государеву службу. Это, – доктор вынул из-за обшлага кафтана сложенную вчетверо бумагу и прочитал: – «Митрошка Кочуров и Севастьян Артемов – государевы ратники, участвовали в защите Чигирина». Вчера я был вызван в съезжую избу Земского приказа для осмотра этих стрельцов. Они были обнаружены решеточными приказчиками в полусознательном состоянии у рогаток Сретенских ворот Белого города. Дьяк приказа Никодим Крюков, попросил определить, какой немочью страдают эти замороженные стрельцы и как следует с ними поступить. При беглом осмотре у одного из стрельцов я обнаружил на лбу, ближе к переносью, глубокую рану, в которой был застывший гной с кровью. Он был жив, потому что, хоть и находился в беспамятстве, постоянно стонал. Глаза опухли и обозначены кровавыми кольцами вокруг. Тело было все покрыто коростой и усеяно чирьями, которые он, даже находясь в беспамятстве, расчесывал до крови. На чреве, в левой половине, я обнаружил вздутие – не меньше головы младенца, при нажатии оно опадало, а при стоне и кашле опять выходило вон. Другой стрелец, – доктор Блюментрост повернулся к противоположной стене и кивком головы указал на второго раненого, неподвижно лежавшего, – имел немощное тяжкое дыхание с долгим свистом, клокотанием жидкости в горле и болью в груди, жар с липкой испариной и рану на ноге, из которой торчало коротко обломанное древко от стрелы. Нога разбухла от скопления под кожей жидкости. На берце имелись ярко красный волдырь и несколько гниющих вокруг него ран. Я дал им тоническое питье, перевязал раны и попросил дьяка доставить их сюда, в лечебные палаты. Вот все, что мне удалось выяснить и сделать при осмотре. Сейчас они в сознании, и мы можем их расспросить, что с ними случилось. Начнем, пожалуй, вот с этого, – Блюментрост показал рукой на Севостьяна Артемова и подошел ближе к лавке. Доктора последовали за ним.