Владимир Сназин - Доктор Постников

– Скажи нам, Постников, зачем лекарю нужно изучать анатомию, ведь все болезни на теле больного и так видны. Если, например, это ранение или гнойник, или тот же почечуй, то ты его можешь не только видеть, но и потрогать, а если это нутряная болезнь, как сухотка или падучая, то лекарь ее вообще лечить не должен.

Петр задумался, но так и не смог ответить на вопрос. Стрельцы привычные к тому, что «долговязый» все знает и все умеет, немало удивились и зароптали. Но доктор, для того чтобы ученики усвоили ответ, напомнил Петру о раненом стрельце Севостьяне Артемове, которого в прошлом году Келлерман осматривал на консилиуме:

– Если ты, Постников, все внимательно слушал, то должен помнить, что я ответил доктору Ван дер Гульсту на его вопрос, как зараза с наконечника стрелы, который находился в бедре, могла попасть на край берца и вызвать на нем рожу.

Петр напряг память и вспомнил:

– На консилиуме, учитель, ты говорил, что в распознавании этой болезни тебе помогло знание анатомии.

– Так, ну и как знание анатомии оказало мне помощь?

– Ты сказал, что знал, где в ноге расположены вены и как по ним течет кровь.

– Правильно, – похвалил его Келлерман.

– И как все-таки произошло заражение?

– Еще ты сказал: когда стрела повредила вену, яд, который был на наконечнике, попал в кровь и опустился на низ берца, где потом и образовалась erysipelas.

– Молодец, Постников, perfectum!

Постепенно Петр завоевал уважение стрельцов, и они уже не называли его долговязым или каланчой, а уважительно и с почтением стали называть дьяком.

Однако дни шли за днями. И вот как-то раз ректор Блюментрост в учебном зале объявил, что промежуточные экзамены для подтверждения звания подлекаря и младшего подлекаря он назначает на 25 апреля 1682 года. Петр, не зная отдыха, готовился к ним, перечитывая свои записи в тетрадях.

В Успенском соборе Московского Кремля закончилась утренняя литургия, царь Федор Алексеевич, откинув в стороны полы своего станового кафтана, стал с трудом подниматься со стульчика, на котором отдыхал во время моленья. Он уже почти встал, когда его ближайшие помощники – окольничий Иван Языков и постельничий Алексей Лихачев, узрев, что около царя никого нет, поспешили ему помочь.

– Обопрись на нас, государь, сказал Языков. – И они оба, подхватив Федора под локти, хотели подвести к тому стулу, на котором его обычно переносили.

– Нет-нет, – остановил их царь Федор, – я сам справлюсь. Благодарение Богу, сегодня я чувствую себя хорошо, и надеюсь обойтись без стула. – И он, отстранив помощников, достаточно твердой поступью пошел к выходу из собора.

Выйдя на паперть, Федор зажмурился от яркого солнца, глубоко вздохнул и, почувствовав запах необъяснимой свежести, улыбнулся. Он посмотрел на небо – оно было синее и чистое, без единого облачка.

«Точь-в-точь как в тот день, когда я впервые увидел Агафьюшку во время крестного хода», – подумал Федор.

– Хороший день, и как-то легко дышится сегодня, – сказал он вслух, ни к кому не обращаясь.

Боярская свита в это время, выйдя из церкви через боковой предел, переминалась в отдалении, ожидая распоряжений царя.

– Иван Максимович и ты, Алексей Тимофеевич, – Федор кивком подозвал помощников к себе. – Как вам погода? – спросил он, когда они подошли ближе.

– Погода чудесная, государь, – ответил Иван Языков, не понимая, что это вдруг царю захотелось о погоде порассуждать, но договорил фразу: – В такую погоду твой батюшка Алексей Михайлович, бывало, забрасывал все дела и выезжал с сокольничими на соколиную охоту.

– Вот-вот, – мечтательно произнес царь Федор, – и мне выпала Божья благодать. Первый раз после смерти моей Агафьюшки такое яркое солнце, голубое небо и хорошее самочувствие. – Федор проговорил это с улыбкой на лице, но в его голосе чувствовалась едва уловимая печаль. Он поднял голову и еще раз пристально, как будто что-то высматривая, посмотрел на небо.

Языков и Лихачев следом за царем также взглянули на безоблачное небо, но, ничего кроме голубизны на нем не увидев, перевели взгляд на царя, как бы спрашивая: что ты хочешь сказать, государь?

Отвечая на их немой вопрос, царь Федор произнес:

– Вот и я подстать моему батюшке хочу сегодня воспользоваться хорошим самочувствием и чудесной погодой – прокатиться верхом да пострелять из лука. А на обратном пути заехать в Аптекарский приказ. Хочу узнать, как иноземные доктора обучают премудростям своего искусства наших стрельцов в лекарской школе, и посмотреть, насколько навычен наш стрелец к заграничным наукам.

– Помилуй, государь, – возразил Иван Языков, – ты же только что два часа литургии отстоял, побереги ноженьки-то, пожалей себя, отдохни маненько.

– Ничего, я на земных поклонах отдохнул, больше тысячи отбил. Господь милостив, не дает мне забыть мою любаву Агафьюшку. Вот и сегодняшним днем напомнил «Он» мне мою ненаглядную.… Поди, сейчас она радуется, что Господь мне послал и душевную и телесную радость – теплое солнышко и силушку в теле. Когда еще придется на скакуне проехать, да и придется ли вообще когда-нибудь…

– Окстись, государь! – с жаром воскликнул Иван Языков. – Вон, доктор фон Гаден сказывает, долгие годы еще проживешь, а даст Бог, царица тебе и наследника принесет.

– Дай-то Бог, дай-то Бог.

– А с думой как быть? – вмешался Алексей Лихачев.

– «Думу» бояре пусть сидят без меня. Очень много собралось дел из приказов, неотложного разбора требуют. Только вот что, Алексей Тимофеевич, проследи, чтобы бояре раньше времени не расходились. Если будут особо важные дела, которые только я могу рассмотреть, пусть откладывают в ближнюю «думу» – до моего возвращения.

– Прикажешь, государь, повозку запрячь? – нерешительно спросил Языков.

– Нет, – твердо ответил Федор, – повозку не надо, хочу верхом. Прикажи-ка, Максимыч, запрячь… – Федор задумался, взгляд устремил вдаль, и было видно, как в его глазах блеснули искры радости. Он вдруг вспомнил, как около года назад в такой же ясный и солнечный день подъехал на своем великолепном скакуне к дому обрусевших польских дворян Заборовских. На втором жилье, в светелке, увидел он в открытом окне зардевшееся милое сердцу лицо Агафьи Грушецкой и в тот же момент принял твердое решение жениться на этой девушке, за которой в церкви он частенько наблюдал из-за портьеры. Федор улыбнулся своим воспоминаниям и повторил: – Нет, Максимыч, повозку не надо, прикажи оседлать Витязя.

– Витязя, государь? – удивленно переспросил Иван Языков и переглянулся с Лихачевым. – Так «Витязь» уж год как не… – сказал он и, не договорив, осекся. Он хотел сообщить, что любимца царя белоснежного кохейланца со дня, как преставилась государыня Агафья Семеновна, ни разу не запрягали. Тем не менее Федор догадался, что имел в виду Языков, поэтому произнес: