Владимир Сназин - Доктор Постников

– Вот и хорошо, в память о нашей с Агафьюшкой прогулке хочу еще раз проехаться на нем, да и ему, я думаю, эта прогулка будет полезна. А ты, Алексей Тимофеевич, – царь Федор обернулся к Лихачеву, – будь любезен, предупреди патриарха, скажи, что я отбыл верхом и что чту его года и не зову ехать вместе, а на обратном пути намерен посетить лекарскую школу. Как мне помнится, он тоже хотел там быть. Потому надеюсь к часу дня увидеть его в Аптекарском приказе. И еще, вели обед перенести на вечер, а царице передай, чтобы обедала без меня.

– Все исполню, государь.

– В каком направлении прикажешь ехать, государь? – спросил Иван Языков.

– Лосиный остров моей душе приятней, Коломенское слишком уж напыщенно.

– Каким выездом?

– Малым отрядом, – уточнил царь Федор.

Неожиданно словно лиса сзади подкралась сестра Федора царевна Софья:

– Ах, братец, случайно услышала я, что ты собираешься верхом прокатиться?

– Это ты, сестрица, – радостно воскликнул царь Федор.

При ее появлении Иван Языков и Алексей Лихачев несколько раз поклонились царевне до земли.

– Не опасно ли для тебя, Федюшка, верхом ехать, не ровен час, упадешь, зашибешься. Только вчера весь в жару был, едва больные ноги передвигал, а ноне, вишь, захотелось тебе верхом покататься?

– А на что же при мне мои помощники – Иван Максимович Языков да Алексей Тимофеевич Лихачев. Неужто ты думаешь, сестрица, они позволят мне упасть и зашибиться?

При этих словах Языков и Лихачев снова поклонились царевне Софье.

– Глянь сюда, Софьюшка, – царь Федор показал рукой на небо, – день-то сегодня какой чудесный, мне так хорошо, что просто душа поет. Я так думаю, моя ненаглядная Агафьюшка сейчас на нас с тобой с неба смотрит.

– Да что ты такое говоришь, государь мой, какая Агафьюшка? – Замахала на Федора рукой Софья. – Чай год с лишком уже минул, как она померла, ноне у тебя уже жена Марфутка, уж не тронулся ли ты умом, братец?

– Нет, Софьюшка, я в здравом уме, только печаль и скорбь меня одолевают без моей Агафьюшки, вот и решил я сегодня прокатиться на нашем красавце «Витязе», на котором мы, бывало, вдвоем с ней по полю скакали.

– Братец, Федюшка, государь ты мой, как батюшки нашего Алексея Михайловича не стало, я так ни разу и не сидела верхом на коне, позволь и мне поехать тоже, хочу с тобой рядом побыть, подышать свободой, на людей поглядеть. Слышала я, что собираешься ты школу лекарскую посетить, возьми и меня с собой на это диво посмотреть. Взглянуть хоть одним глазком, как наши знаменитые доктора – Данилка фон Гаден да Лаврентий Блюментрост обучают стрельцов лекарские примочки делать. А помнишь, Феденька, как и нас с тобой Симеон Полоцкий разной грамоте обучал, правда, тебя он всегда хвалил за старание, а меня бранил легонько. «Царевич» Федя, – говаривал он, – очень способный ученик, а ты, Софушка, о постороннем часто думаешь, читаешь много, а все куда-то мыслями улетаешь».

– А куда же ты, сестричка, все время со своими мыслями улетала? – с иронией спросил царь Федор.

– Феденька, братец ты мой любезный! – Софья нежно прильнула к плечу Федора и грустно проговорила: – Опостылел мне терем этот, золотая тюрьма с парчовыми стенами. Порой ходишь, ходишь из угла в угол по этой клетке, такая тоска накатит, дышать нечем.… Выглянешь в окно, увидишь даль бескрайнюю, и хочется кречетом взлететь высоко-высоко в небо, посмотреть с высоты на всю нашу Русь необъятную.…А насмотревшись на нее, от безотрадности броситься камнем вниз – да и в омут….

Царь Федор не разгадал тайных мыслей своей сестры, но успокоительно сказал:

– Потерпи, сестренка годок-другой, и у нас скоро все изменится. Но! – Он сделал небольшую паузу. – Не дело, когда царя сопровождает не супруга, а сестра, хоть и царевна, невместно это, не по правилам.

– Ну вот, а говоришь, потерпи годок-другой и все изменится, но тут же – «невместно», «не по правилам». Да когда же у нас эти первобытные правила-то исчезнут? Если ничего не разрешать, то ничего никогда и не изменится, – проговорила Софья с чувством горести и безнадежности, снова уткнулась в его плечо и несколько раз тяжело, со всхлипыванием вздохнула. Царь Федор размяк и, пожалев сестру, разрешил сопровождать себя.

Ровно в восемь часов дня раскрылись Спасские ворота Московского Кремля и из ворот появилась царская свита конных стрельцов стремянного полка в алых кафтанах с золотыми и серебряными нашивками, с бердышами за плечами и саблями на поясном ремне. Стрельцы были на конях серой масти. Выстроенная в два ряда стрелецкая сотня медленным пассажем вступила на каменный Спасский мост Алевизова рва. Возглавлял царскую свиту сотенный дворянин Василий Каретный. В подбитом горностаевым мехом кафтане и в шапке с жемчужной вышивкой, изображающей царскую корону, он гордо гарцевал на своем сером скакуне в яблоках перед строем. В середине колонны царь Федор Алексеевич и царевна Софья Алексеевна ехали верхом на белоснежных арабских скакунах – кохейланах. Царь уверенно и грациозно сидел на коне. Он был одет в кафтан (чугу) для верховой езды, украшенный жемчугом, с двумя разрезами по бокам. На голове – бархатная шапочка с опушкой из соболиного меха, так же украшенная жемчугом, а недлинные узкие порты чуть прикрывали желтые, из тончайшей кожи сапоги с острыми мысами и без каблуков. Чуть поодаль от царственных особ, но на достаточном расстоянии, чтобы в любой момент реагировать на приказ, их сопровождали статный Иван Языков на гнедом скакуне и любимая постельница Софьи Алексеевны Федора Родимица, украинская казачка, на кобыле пегой масти. За ними в возке ехал престарелый, одетый, как и подобает боярину древнего рода, в три одежды, а поверх в шубу на бобровом меху, покрытую черным кастором (плотная ворсованная шерстяная ткань с коротким сглаженным ворсом), и в горлатной шапке глава Аптекарского приказа боярин Василий Федорович Одоевский.

Несмотря на свое тяжелое родовое заболевание, царь Федор светился в этот весенний солнечный день от своих воспоминаний и хорошего самочувствия. Царевна Софья Алексеевна одета была по-походному. На ней было темное атласное платье для верховой езды, поверх которого золотой брошью была перехвачена накидка из горностая. На голове – меховая шапка, украшенная шитьем, жемчугом и драгоценными каменьями.

Хоть и сидела царевна на лошади по-мужски, но чувствовала она себя все равно неуверенно и скованно – сказывалось отсутствие навыка: только дважды выезжала она на охоту с отцом Алексеем Михайловичем, да и признаться, не любила верховой езды. Выезжала по большей части в возке зимой и в колымаге в теплые времена, скрытая от людского глаза, но зато сама всех и все видела. Правда, последнее время царевна Софья стала появляться в кругу бояр и думных дворян, но в общественных местах и так открыто – впервые.