Владимир Сназин - Доктор Постников

Иоаким сделал паузу, но царь, воспользовавшись ею, с ноткой упрека в голосе проговорил:

– Позволь спросить тебя, отче, кто же тогда будет лечить раны стреляные и рубленые, которые ратоборцы получают во множестве на ратном поле, защищая Святую Церковь и веру на своей земле? И не слишком ли строго ты судишь иноземных врачевателей, отче? Многие из иноземных докторов верою и правдою служили моим дедам и прадедам и не раз доказывали царскому двору свою преданность, совершая чудеса в лечении различных немочей не духовных, а плотских. А что касается латинства, то «Invia est in medicina via sine lingua latina», что означает: «Непроходим в медицине путь без латинского языка», так как все лекарские науки в Европе изучаются только по-латыни. Об этом мне сказывал князь наш Василий. А он большой знаток европейских ученостей. – И царь Федор с лукавой улыбкой посмотрел на сидящую рядом с ним царевну Софью. – Я думаю, – продолжал государь, – латинские науки нашим студиозам нужно изучать для того, чтобы нашу бедную Русь не звали в Европе Русью темной и глупой. Поэтому прошу тебя, владыко, благослови студиозов на подвиги в изучении лекарских наук.

– Я как пастырь, наделенный милостью Божиею, должен оберечь от дьяволов, демонов и еретиков каждую овцу своего стада и не позволять иноверцам хулить святую православную веру. Да восторжествует воля твоя, государь! – Патриарх сделал ударение на слове «воля», тем самым показывая, что он исполняет это действие по принуждению. – Благословен Господь! – Иоаким трижды осенил стрельцов троеперстным крестным знамением.

Стрельцы снова пали ниц и сотворили общую Христову молитву.

– Благославляю! Но выражаю надежду, – зычным голосом изрек Иоаким, – что в своем учении латинских ересей студиозы будут преисполнены глубокого почтения к православной вере и не погубят этой ересью свои души. Ибо "Се бо есть ваше детское, в школе учащихся дело, паче же совершенных в возрасте" – «Что смолоду вложено, то и произрастет во взрослом человеке». – Патриарх поклонился царю и с каменным лицом сел на свое место.

Удовлетворенный тем, что он вынудил патриарха исполнить свою волю, царь Федор повернулся к докторам и спросил Блюментроста:

– Скажи нам, Блюментрост, сколь способны стрелецкие ученики в изучении лекарских наук? Все ли студиозы имеют истинное рвение к учебе? Блюментрост отделился от иноземной группы, подошел на допустимое расстояние к царю, скрестил щиколотки, положил левую руку на грудь и, отведя правую в сторону, склонился в низком поклоне. Но в отличие от московского поклона, при этом неотрывно смотрел царю в глаза.

– Государь, как мир, который создал Господь, многогранен, так и чады его не похожи друг на друга, – витиевато ответил доктор Блюментрост. И еще раз, но уже русским обычаем, троекратно поклонился царю Федору до земли и единожды патриарху и царевне Софье. – Скажи, государь, кого желаешь испытать первым?

– Да хоть этого. – Федор рукоятью хлыста показал на стрельца Никодима. – Ты кто?

– Никодимка Коростылев, сын Степанов, холоп твой, государь. – И Никодим, мощным плечом вытолкнув из ряда двоих стрелецких отроков, вышел в центр зала и поклонился царю до земли.

– С какого дни лекарские науки постигаешь?

– С первого, государь, как только дьяк зачел на площади твой указ.

– Добро. Ну и чему ты выучился у моих иноземных докторов за это время?

Никодим помялся, пожал плечами и несколько раз ладонью погладил свою бороду с проседью.

– Мудреная наука – это лекарское дело, государь. Ну, что-то познал, а много голова не держит.

– И что же ты познал, стрелец?

– Научился пульки вымать из плоти, узнал, как гнилой перст отымать, как пластырь готовить и рану им закрывать.

– А ну, Блюментрост, спроси стрельца, что-нибудь лекарское.

– Назови-ка нам, Никодимка, увечье или ранение, которое ты выбрал по списку, – велел доктор Блюментрост и взял для проверки лист с перечнем хирургических болезней.

– Я выбрал гнилость правой кисти, – немного смущенно сказал Никодим.

– Назови имя стрельца, который страдает этим увечьем, и где он его получил.

– Стрельца зовут Захар Лужин. А увечье он получил на Белгородской черте, когда, обороняясь от крымских татар, на беду, наткнулся на чан со смолой, ну и обварил в ней руку. Вот так оно случилось.

– Все верно, – подтвердил доктор Блюментрост. – А какое лечение этого увечья ты предлагаешь?

– Лечение для стрельца имеется только одно – усечение руки.

– Почему ты считаешь, что лечение для него – только усечение? – спросил Блюментрост.

– Потому что в плоти его руки завелась великая гнилость, которую исцелить нельзя, а можно только усечь, – смело и заученно отвечал Никодим.

– А что будешь делать, когда после усечения начнется истечение крови и лимфы?

– При истечении крови из раны ты, доктор, советовал применять прижигание плоти раскаленными щипцами, дабы не дать образоваться гноеродству на обрубке.

От удивления царь Федор привстал со своего стула и возбужденно воскликнул:

– Но ведь это же больно – раскаленным железом по ране! – Лицо его при этом выражало страдание. Хотя совсем недавно, три месяца назад, за публичное богохульство и бесчестие царского достоинства хладнокровно отдал приказ сжечь заживо в срубе раскольника протопопа Аввакума и его сподвижников.

– А для этого, государь, доктор Блюментрост учил нас давать раненым перед операцией настойку белены с хлебным вином, коя приглушает боль, – с готовностью ответил Никодим.

– Добро, – сказал царь Федор удовлетворенно. – В каком стрелецком полку служил?

– В полку Семена Грибоедова, государь, – выпрямившись в струну, почти выкрикнул Никодим.

– У Грибоедова? Знаю такого, и как тебе у него служилось? Где лучше, в полку или в лекарской школе?

– Знамо дело, государь, в лекарской школе получше будет, – смущенно ответил Никодим.

– Чем же в школе лучше? – полюбопытствовал царь.

– Ну как же чем? – замявшись и теребя свою шапку в руках, проговорил Никодим. – В школе хоть и тяжко эту лекарскую крамолу познавать, а все ж семь рублев в год дьяк Виниус сполна выдает.

– А чем же в стрельцах хуже? Там не семь, а десять рублев да еще свое ремесло без тягла. Нешто так было хуже?

– Прости, государь, – опять засмущался Никодим и поклонился царю в пояс, – может, оно и лучше без тягла-то, да только в нашем полку десятирублевик стрелец давненько не видывал.

– Это как же так – не видывал? – от удивления вскинув глаза, воскликнул царь Федор. – Ведь это мое, государево, жалованье.

– Оно конечно, государь жалование твое, царское.… Да только полковнику нашему Семену Грибоедову твово десятирублевика для нас гораздо жальче было, нежели тебе, поэтому он нам выдавал только половину тобой положенного жалованья. А ноне, вишь, государь, сказывают, и того хуже стало: мои два племянника служат у него в полку, так они говорят, что стрельцы полковника Богдана Пыжова не получают и половины того, чего дает им их полковник Сенька Грибоедов, и что теперь он, Сенька-то, на завидки Богдану, к недодаче денежной, гоняет по все дни своих стрельцов еще и на свои вотчинные земли работать без продыху.