Владимир Сназин - Доктор Постников

Тот вскрикнул, и его лицо исказила болезненная гримаса. Он изогнулся всем туловищем, облокотился о стену и, сильно сжав челюсти, застонал. Окружающие Никодима стрельцы, полагая, что на их товарища напал один из служащих съезжей избы, тут же схватили Петра, сдернули с его плеча сумку и заломили ему руки за спину.

– А ну, Василий, – сказал кто-то, – посмотри, что у него там в сумке?

Тот, кого назвали Василием, развязал сумку и вынул из нее зубодерные клещи и щипцы для удаления стрел.

– О, ребята, – воскликнул он радостно, – так это застеночный палач из съезжей избы, глянь, какие у него инструменты. А ну иди-ка сюда, заплечный! – И два стрельца притянув Петра еще крепче скрутили его руки. – Мы тебе сейчас, гнида, покажем, как измываться над нашим товарищем. А ну, братцы, потащили его к Ивану Великому, а ты, Василий, инструмент возьми, сейчас заплечный испытает его на себе.

– Никодим! – что было сил крикнул Петр. – Это я, Петр Постников!

Но, очевидно, боль, которую причинил Никодиму Петр, была настолько сильная, что стрелец ничего не услышал и только качался из стороны в сторону, пытаясь унять боль. Стрельцы волоком стали оттаскивать упиравшегося Петра к колокольне. Отрезанный толпой стрельцов Кирилл пытался пробиться к Петру, но толпа орущих стрельцов не пропускала его.

– Никодим, – в отчаянье опять крикнул Петр. – Я долговязый!

Наконец Кирилл вырвался из стрелецких тисков и, побежав к тащившим Петра стрельцам, вцепился в одного из них:

– Отпустите его, он не палач! Он ученик лекарской школы.

Наконец Никодим пришел в себя и, увидев скрученного Петра и вцепившихся в него стрельцов и старосту среди них, подал голос:

– Долговязый, ты, что ль?

– Да! – прохрипел Петр.

– И ты, попик, тоже здесь?

– Никодим, прокричал Кирилл, – останови стрельцов, а то они покалечат Петра!

– Эй, братцы, стойте, стойте, – заорал во всю глотку Никодим.

Стрельцы остановились.

– Отпустите его, это мой товарищ из лекарской школы.

– Да он же тебя, Никодимка, только что чуть не пришиб своей клешней, – сказал такой же крепкий и крупный, как Никодим, стрелец.

– Он не знал, что мне на дыбе руки вывернули.

Петра нехотя отпустили, и он подошел к Никодиму.

– Спасибо, Никодим, – сказал он, отряхивая кафтан, – если бы не ты, не знаю, чтобы они со мной сделали. А с тобой-то что произошло, почему ты весь перевязанный, и почему не вернулся в школу?

– О, другови, – со вздохом начал рассказывать Никодим, – меня от погибели спасли мои товарищи по полку. Вы же помните, как царь после моей жалобы на полковника Грибоедова, на его притеснения, приказал боярину Языкову отвести меня в съезжую избу, чтобы я все там рассказал подьячему, а тот, мол, запишет сказку, как оно есть. И ведь сказал, чтоб без пристрастия, а оно, вишь как Языков повернул…

– Да мы все это слышали, – подтвердили ребята. – Что они с тобой сделали?

– Как только меня вывели в коридор, – продолжал рассказывать Никодим, – Языков пнул меня с такой силой, что я пролетел по воздуху и попал прямо в руки стрельцов Стремянного приказа. «Этого мошенника, – сказал он им, – доставить в съезжую избу к подьячему Фролу Водовозову. Пусть выяснит, кто и зачем поганцу приказал рассказать царю о притеснениях полковников Пыжова и Грибоедова. Стрельцы меня тут же схватили, завернули руки и привязали за спиной к бердышу да так, что его лезвие уперлось мне промеж лопаток – ни дыхнуть, ни шевельнуться.

Никодим движениями широких плеч поправил привязки на руках и продолжил:

– Привели меня в съезжую избу и сразу в застенок. Я, как только увидел помост и всякие механизмы, возопил что было мочи. Кричал, что царь-батюшка, мол, при всех сказывал боярину Языкову, чтобы с меня только сказку взяли, а никакого лиха не причиняли. Да где там… Никто не слушал, подьячий только ухмылялся. Отвязали от спины бердыш, а к связанным рукам привязали бревно, получилась дыба. Ну и подняли меня вверх так, что б я только мысками пола касался. А подьячий, подлец, спрашивает с издевкой, кто, мол, тебя Никодимка надоумил пожаловаться царю на полковников. Боль нестерпимая, я ему кричу, что никто меня не просил жаловаться, а только сам царь интересовался, почему мне в школе лучше, чем в полку. Я и ответил государю, что, мол, в полку твое жалование, государь, получает полковник, а в лекарской школе я сам. А этот мерзавец только хихикает.

Никодим снова потряс плечами и опять поправил сползающие веревки.

– А почему у тебя руки-то к туловищу привязаны? – спросил Кирилл.

– Дык они у меня вывернуты. Каналья подьячий вовремя не остановил палача, ну тот и постарался… Потом, правда, поправил суставы. Вот теперь и хожу связанный. Боль, ребята, скажу, несусветная.

– А здесь-то что ты делаешь? Шел бы домой лечиться.

– Нет, – с мстительной улыбкой сказал Никодим, – стрельцы злы, терпеть обман и воровство полковников больше не хотят. Вот они от трех полков и принесли челобитные, требуют, чтобы жалобы прямо при них сам царь читал. А я хочу, чтобы этого злодея подьячего на дыбе, как и меня, хоть бы разок вздернули…А что, испытание уже закончилось, всех отпустили?

– Нет, что ты, – отпустили только нас двоих, да вот, – Кирилл поднял свою сумку, – каждому выдали хирургический инструмент. Да ты не знаешь главного!

– Что?

– У нас на испытании такое случилось! – И они в два голоса рассказали Никодиму о пароксизме царя.

– Я так думаю, – сказал Петр, – если бы не застенок съезжей избы, ты бы тоже получил такую сумку, а если бы я не рассказал о лечении скорбута у галерщиков, то и царь был бы здоров.

– Ух, – зло простонал Никодим. – Все-таки душегубец этот боярин Языков! Плаха по нем плачет. А сейчас-то вы куда?

– Блюментрост направил нас в лечебные палаты завершать испытание – лечить стрельца, болезнь которого мы выбрали.

– Так вы на Рязанское подворье?

– Да.

– Эх, злодей, искалечил мои руки, кто теперь поможет моему стрельцу его гнилую кисть усечь? – Никодим печально покачал головой. – Слушай, долг… – Никодим осекся, а затем, оправившись и вспомнив новую кличку Петра, продолжил: слушай, дьяче, может ты с попиком, – он кивком головы показал на Кирилла, – подмагнете тому пареньку немного, усеките ему уже непотребную руку, жалко стрельца, как-никак мой сродственник, хоть и дальний.

– У нас с Кириллом один стрелец на двоих и тоже сильно покалечен. Если успеем до темна, то усечем руку и твоему сродственнику, Никодим. Только знаешь, – задумчиво произнес Петр, – ведь я всего один раз отсекал палец, а во второй раз лечил костоеду пластырем и примочками. Но усекать кисть не приходилось… Это ведь такая боль… Кровь-то я остановлю, меня доктор фон Гаден научил, как это сделать быстро, а вот унять боль у меня нечем.