Ольга Роман - Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий

Сейчас все казалось так просто, так понятно. Они молча сидели над рекой, мальчик и девочка, брат и сестра, светлоголовый, с серо-голубыми глазами Тэн и темнокудрая Нелл… Словно дети из какой-нибудь старинной забытой сказки, еще не знающие ее начала, не знающие и конца, которым предстояло ведь найти в ней много приключений и повстречаться в жестоком противостоянии с силами зла, чтобы победить или погибнуть в этой борьбе. Только это была не сказка. Это была жизнь, и битвы, и зло были ближе и реальнее, чем казалось со стороны или чем представлялось и думалось им самим. «Смотри, какой был Давид! Не поешь ли ты его псалмы?» [97] Дорофей. Псалтирь в святоотеческом изъяснении. .

Мгновенье, все равно что вечность. Они разомкнули руки. И, может быть, это прошумел ветер в осоке или легла вдруг на воду тень пролетевшей птицы, но притаившаяся где-то рядом сказка вот так внезапно уже словно оборвалась, так и не начавшись. Они не знали. Они ничего не поняли. Они все поймут потом. «Мужайтеся, и да крепится сердце ваше, вси уповающии на Господа» (Пс.30:25).

Невидимая иволга выводила где-то над головой свои радостные, заливистые трели. Солнечные блики пробивались сквозь листву. Новый, полный юности и сил день был сейчас в самом разгаре. Уинаки тихо, неслышно пробралась к реке. Она шла мимо, совсем в другую сторону, но не удержалась и свернула. Там, на берегу, могли быть Текамсех с Натаниэлем. Они любили это место. Тогда можно было выйти к Текамсеху и что-нибудь спросить, например, когда его ждать сегодня домой. Потом нарвать себе букет цветов с ближней поляны и пойти дальше. Да и неважно, что потом. Главное ведь – просто увидеть Натаниэля. Чтобы сберечь, сохранить в своем сердце эти крупицы, крохи своего счастья.

Она не вышла сегодня к брату. Что-то удержало ее сегодня. Уинаки стояла за деревьями, неслышная и незаметная для двоих друзей. И смотрела на них. Но почему-то с новой грустью и с новой болью.

У нее была мечта, у нее была любовь. Мечта и любовь, которым не суждено ведь сбыться. У нее была не мечта и не любовь. У нее было горе, горе, которое, казалось, было больше мира и выше неба. Уинаки одернула себя. Больше мира и выше неба? Больше Гефсиманского сада?

«Отче Мой, – говорил Господь в молитве Своей, – аще возможно есть, да мимоидет от Мене чаша сия: обаче не яко же Аз хощу, но якоже Ты» (Мф. 26, 39); «обаче не Моя воля, но Твоя да будет» (Лк. 22, 42).

Уинаки прильнула к шершавой коре дерева, возле которого стояла. Она смотрела на Натаниэля и смахивала горячие, жгучие слезы с глаз. Она видела его чуть сбоку, такого знакомого и родного ее сердцу. Уинаки стояла и смотрела, и не могла насмотреться, и проливала слезы, но это были какие-то новые слезы. Слезы боли и утешения.

Совсем скоро настанет вечер этого, казалось бы, обычного дня. А потом другой, и еще следующий. И однажды эта девочка с черными бархатными глазами все-таки появится в местном поселке бледнолицых, где, оставив лошадь, юная и отважная, дочь лесов и прерий, она вступит за ограду православного храма. Она еще не уверена. Она еще не знает: «Благословен Господь, яко удиви милость свою во граде ограждения» (Пс.30:21).

Это будет один из будущих дней. Вечер. Полумрак. Никого. Несколько свечей перед иконами. Высокие своды. Тишина. Она тихо, неслышно ступая, шагнет в таинственную глубину. В черном облачении выйдет священник.

– Благослови вас Господь, чадо. Вы что-то хотели? – заметил он.

– Не знаю, – серьезно сказала Уинаки. – Я много слышала про Бога. Сотворшего небо и землю. Мы, дакота, верим в небо, звезды и солнце. В наши тотемы. Но как мне узнать, Господь Бог – это выдумка бледнолицых людей или же правда. Дакота не могут верить словам белых. Они слишком часто обманывали нас, и мы знаем слишком много коварства от них.

Она удивилась простоте и неожиданности ответа.

– Оставайтесь. Приходите еще. Приходите на службы. Приходите на огласительные беседы, я скажу вам, когда подходить. И да помилует вас Господь и откроет Евангелие правды. Я вам ничего не скажу своими словами. В Бога можно поверить только своей душой. Самой жизнью. И вы правы, нельзя слушать всех и каждого. Есть такая вера в Бога, которая уже и не вера в Бога.

Уинаки огляделась, невольно затаив дыхание. Покой и тишина лились в душу, просто не могли не литься в нее. Может быть, кто-то другой бы и не заметил, но она ведь выросла среди простора зеленых трав и синего неба и, наверное, души просто коснулась эта тихая и величественная красота вокруг.

Она шагнула к горящим свечам:

– А можно, я зажгу тоже?..

Новый огонек пламени засветился перед иконой. Уинаки смотрела на свет свечи, а потом тихонько повернулась и вышла. Шелест прикрытой двери так отчетливо послышался в храмовой тишине. Отец Авив, наверное, уже знал, как все будет. Многие заглядывают. Немногие приходят снова. Но все-таки кто-то и появляется. Как Натаниэль Лэйс, разбалованный своей любящей и снисходительной матерью, который ведь только недавно начал наконец ходить на службы как положено. Все может быть. У Бога все возможно.

Уинаки Первый Утренний Луч пришла снова. И стала приходить уже всегда.

А потом Текамсех как-то спешил на охотничью тропу и случайно заметил сестру на зеленой траве близ укромного спуска к реке. Он хотел бежать дальше, но рядом с Уинаки, сидевшей над рекой и вышивавшей бисером новую рубашку, лежала книга, и эта книга была ведь книгой с таким непонятным названием Святое Евангелие. Текамсех знал, что такая же книга бывала в руках у Натаниэля, но он никогда не придавал значения. Они с Натаниэлем были друзьями, и это было главное. У них были свои приключения и занятия, а во что он там верил и что там был за Бог – все это было ведь словно где-то в параллельной жизни, было таким далеким и неважным.

Но пройти так просто мимо Уинаки у него не получилось. Это было что-то неправильное, что она читала эту книгу.

– Это книга бледнолицых, – заметил он и присел рядом. – Дочь лесов и прерий, как ты, не должна читать эту книгу. Пусть ее читает Натаниэль.

Она посмотрела на него:

– Это книга всех людей на земле, – сказала Уинаки. – И дакотов тоже.

– Ты забываешь, Уинаки. Нет, у нас, у дакотов, солнце, луна, ветер, вода, звезды. Нам не нужна вера белых людей, зачем ты забываешь веру своих отцов?

Уинаки Первый Луч посмотрела на него с непобедимой уверенностью во взгляде:

– Я тоже так думала когда-то, Текамсех, – согласилась она. – Но теперь я знаю правду.

– С чего ты взяла, что все в этой книге – правда?

Уинаки задумалась. Это была тайна. Этого нельзя было сказать словами. Это было, как написано в Святом Евангелии: «Тогда Иисус, быв спрошен фарисеями, когда придет Царствие Божие, отвечал им: не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк.17:21). «Не разговорами постигают Бога и тайну будущей жизни, а подвигом, исполнением заповедей и глубоким искренним покаянием» [98] Игумен Никон (Воробьев). . Но покаяние – тоже тайна. «Яко не имам покаяния, не имам умиления…» [99] На церковнославянском. Русский: «Ибо нет во мне покаяния, нет во мне сокрушения…» Из православного молитвослова.