Ольга Роман - Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий

«Хорошо. Как все хорошо», – подумала Уинаки на своего Сокола. Конечно. «Брачная любовь есть сильнейший тип любви. Сильны и другие влечения, но это влечение имеет такую силу, которая никогда не ослабевает. Любовь, приобретаемая в браке, имеет необычную силу и благодатный характер. И в будущем веке верные супруги безбоязненно встретятся и будут пребывать вечно со Христом и друг с другом в великой радости» [120].

– « Время войне, и время миру» (Еккл.3:8), – невольно отозвалась Уинаки на слова Натаниэля. – Наверное, мы с тобой ведь самые счастливые люди, Нат, – неожиданно заметила она.

– Почему? – конечно же, не понял тот.

– У нас наша православная вера. У нас есть вечность. Для нас никогда и ничего не закончится. Ни это синее небо, ни эта зеленая трава. У нас всегда есть надежда и упование на лучшее.

– Поживем – увидим, – с улыбкой согласился Лэйс. И снова стал серьезным. Все-таки прежний, привычный мир рассыпался ведь сегодня на осколки. Стал словно звенящими, сверкающими осколками стекла.

– Да, – сказала Уинаки.

Тоже уже серьезная. Неизвестно. Ничего неизвестно. Вечность – она ведь всякая. И адская бездна – тоже вечность. «Подвизайтесь войти сквозь тесные врата, ибо, сказываю вам, многие поищут войти, и не возмогут» (Лк.13:24). «От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф.11:12).

А еще ведь и сам Сколкз Крылатый Сокол. Нет для него Святого Евангелия. Нет для него Господа Иисуса Христа. Нет православной веры. Ну и какая тут тогда надежда? «Какое согласие между Христом и Велиаром? Или какое соучастие верного с неверным?» (2Кор.6:15) Ничего ведь не знает и не понимает, как все на самом деле:

«Увлеченный гордостию Адам возмечтал в раю соделаться Богом. Он покусился татебно и насильственно похитить Божество у Божества, усвоить бесконечное ограниченному при посредстве ухищрения и усилия слабосильной твари. Погибла тварь при попытке привести в исполнение замысел дерзновенный, безумный. Не постигла она бесконечной благости Божией, способной даровать твари не только преимущество естеств ангельского и человеческого, но и самое Божество Свое, насколько тварь способна к принятию такого дара. Тщетными, убийственными были замысел и покушение праотцев: преподает Божество Свое человечеству, пожелавшему Божества, Сам Бог, воплотившись от Девы, приняв зрак раба и твари, причастившись естеству разумных созданий, чтоб соделать их способными причаститься Божественному естеству [121] . Приимите даруемое без зависти! приимите даруемое неизреченною благостию! приимите неспособное быть похищенным ни при посредстве татебного ухищрения, ни при посредстве насилия хищнического! По той гордости, по которой вы захотели собственным усилием и коварством бессовестным похитить и присвоить себе неприкосновенное и неприступное Божество, не отвергните великой почести, не откажитесь ради достоинства скотов и диаволов от достоинства богов, которое принес вам на землю, в плачевную юдоль вашего изгнания, Сам Бог, смирившийся до плоти и родившийся от Девы» [122].

Печаль. Горькая, тайная печаль. «Все, чуждые Бога: они, будучи еще живы телом, уже мертвы и погребены во ад душою. Когда они умирают, тотчас, без всякого испытания, их берут демоны, как часть, себе принадлежащую, и низводят в гееннскую пропасть» [123]. Уинаки Первый Утренний Луч вздохнула. Но миссис Мэдилин Лэйс не вздыхала. И не отчаивалась. Может, это просто была такая сдержанность, такой характер. Крещеный муж, венчанный брак. Но Рэндольф Лэйс не понимал Причастия. Не понимал Исповеди. Не понимал и не задумывался. Не понимал и не задумывался, но ведь знала и понимала его жена: «Рече же им Иисус: “Аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте Плоти Сына Человеческаго, ни пиете Крове Его, живота не имате в себе. Ядый Мою Плоть и пияй Мою Кровь имать живот вечный, и Аз воскрешу его в последний день”» (Ин.6:53) [124].

Но Мэдилин не отчаивалась. Наверное, просто знала: «И святые Отцы не велят искать от ближнего исполнения заповеди, потому что это только нарушает мир» [125]. «Повторяю тебе, что все внешние волнения и тревоги должны быть побеждены внутренним деланием. Надо, чтобы с сердца началось обновление; сердце – корень. “Аще корень свят, то и ветви” (Рим.11:16). Этот образ подвига установлен Самим Спасителем. “Очисти прежде внутреннее сткляницы и блюда, – сказал Он, – да будет и внешнее их чисто” (Мф.23:26). Придет тревога, – отвергни мысли, приносящие ее, уйми волнение крови, принимая за верное, что всякая мысль, приносящая тревогу, богопротивная, и опять продолжай молитвенное занятие» [126]. – «Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите…» (1Фес. 5, 16–18)

Уинаки решила не грустить. Не отчаивался святой праведный Авраам [127]. Не отчаивался и верил Богу. Она будет надеяться. Она будет верить. «”Почему ты знаешь, жена, не спасешь ли мужа? Или ты, муж, почему знаешь, не спасешь ли жены?” (1 Кор.7:16) [128] Почему знает муж верующий, – не спасет ли жену неверующую? Или почему знает жена, – не поможет ли она мужу идолопоклоннику сделать первые шаги веры?» [129].

А потом Сколкз случайно глянул, как Натаниэль и Уинаки сидели вдвоем на перевернутом каноэ, словно брат и сестра, как будто оба ведь знали что-то такое, чего не знал и никогда не поймет он. Это было слишком. Конечно, вспомнил Сколкз. Дакотская девочка и американский мальчишка, оба со своей православной верой, одной и той же ведь на двоих. Сколкз оставил лук и стрелы и встал. Каноэ наконец было спущено на воду.

Уинаки помахала рукой. Натаниэль посмотрел на сестру. Можно было возвращаться назад. Но Хелен в разгорячении и возмущении накинулась уже и на него самого:

– Я не понимаю, Тэн! Нельзя же быть таким, посмотри, как ты позволяешь ему разговаривать с тобой! Он говорит и делает все, что хочет, а ты только молчишь и ничего не отвечаешь! Надо же как-то защищать себя, он тебе так на голову сядет, а ты и не заметишь! Почему ты такой, разве так можно?

– И что я должен сейчас сделать, Нелл? – заметил тот.

– Не знаю. Что-нибудь! Что-нибудь, слышишь? Чтобы он никогда и близко уже не подошел до тебя больше, – с раздражением, отчаянием, злостью, обидой и слезами в голосе воскликнула Хелен. – Но не стой и не молчи!

Натаниэль посмотрел на нее. Она не знала. Она ничего не знала. Зато чего только не наговорила. Понятно, когда на тебя восстают твои враги. Но непонятно, когда это – друзья. Мир вокруг словно поплыл куда-то далеко-далеко, а он стоял во внезапно вдруг навалившейся на него еще и этой новой усталости и обиде. «Ибо человек мира моего, на негоже уповах, ядый хлебы моя, возвеличи на мя запинание» (Пс.40:9). Почему? Какое право имела она, кто дал ей право говорить эти жестокие, несправедливые, обидные для всякого мальчишки слова? Он умел молчать. Но умел и драться, когда было надо. Всегда. И за себя, и за других.