Нелли Шульман - Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая

Девушки шли по улице, держа Ханеле за руки. Дина вдруг шепнула: "Смотри, Ратонеро! У нашей калитки сидит. А где госпожа Сегал? — девушка оглянулась.

— Все еще по лестнице взбирается, — встряла Ханеле.

— Быстрее, — Джо подтолкнула подругу. Дина встряхнула белокурыми косами. Побежав к воротам, она сняла с ошейника собаки холщовый мешочек. Едва она успела опустить его в карман фартука, как Ратонеро, повиляв хвостом, исчез. Госпожа Сегал появилась из-за угла и недовольно проговорила: "Хану я сама отведу к раву Судакову. Нечего вам без толку по улицам болтаться, нескромно это. Начинайте шить, я вернусь скоро".

— А все равно, — шепнула Хана на ухо Джо, — я Ратонеро увидела. Вы с Диной не грустите, все будет хорошо.

Когда госпожа Сегал, закрыв ворота, ушла, Джо подтолкнула Дину: "Ну что там?"

Девушка развязала мешочек и зачарованно сказала: "Красота, какая! Неужели это мне?"

Джо взглянула на крохотную, в треть девичьей ладони шкатулку красного дерева, и улыбнулась: "Тебе, конечно. Видишь, на крышке "Дина" вырезано, и розы вокруг. Ты открой, там, наверняка, записка есть".

Она развернула свою записку: "Иосиф пишет, что они в доме напротив тайник устроили, за камнем, вот тут нарисовано — каким, так, что там теперь будем записки оставлять. Да ты что, Дина! — забеспокоилась Джо.

Девушка так и стояла со шкатулкой в руке, смотря на развернутую записку. По белым щекам ползли слезы.

Она всхлипнула: "Роза цветет в мае, а моя душа томится от любви к тебе"

— Это песня, — Джо нагнулась и поцеловала ее в лоб. "Ее евреи в Испании пели, давно еще. Я ее на Карибах слышала. Не плачь, все будет хорошо, видишь, он тебя любит. Напиши ему".

Дина улыбнулась и кивнула. "Напишу, — нежно сказала она и вдруг спохватилась: "Он же не знает, что ждать надо! А вдруг он не захочет, вдруг его посватают за это время, — нижняя губа девушки задрожала.

— Ты сначала напиши, — ворчливо велела Джо. "Пошли, а то госпожа Сегал сейчас вернется".

— Аарон — мечтательно пробормотала Дина, глядя куда-то поверх головы Джо. "Такое имя красивое".

Лея сняла высохшую одежду с веревки. Сложив ее, женщина спустилась в комнату. Она замерла на пороге и строго сказала: "Ева!"

Девушка, что, стоя на коленях, мыла пол, обернулась: "Что, госпожа Судакова?"

— Платье одерни, пожалуйста, — Лея посмотрела на тонкие щиколотки в грубых, темных чулках. "Это нескромно".

— Так ведь нет никого, госпожа Судакова, — Ева выжала тряпку и покраснела. "Только маленький, а он спит".

— Все равно, — Лея сняла изношенные туфли. Положив одежду на стол, она поставила на решетку над очагом тяжелый, чугунный утюг. "Сказано в Псалмах: "Вся красота дочери царя — она внутри. Каждая еврейская женщина — она дочь царя. Поэтому даже когда ты одна — надо быть скромной, Ева".

— Так неудобно же, госпожа Судакова, — робко ответила девушка, глядя на мокрый, грязный подол платья. "И одежды у меня нет совсем…"

Лея разложила на столе шерстяное одеяло. Расстелив пеленку, она сухо проговорила: "Лучше лишний раз постирать, чем поступиться скромностью. Когда идолопоклонники, да сотрется память о них, хотели заставить одну женщину в Германии покинуть веру, она отказалась. Тогда они привязали ее за волосы к хвосту коня и сказали: "Сейчас тебя проволокут по улицам города, и ты умрешь". А она попросила у них булавок, знаешь, зачем?"

Ева растерянно помотала головой.

— Чтобы приколоть свое платье к ногам — Лея начала гладить. "Так она умерла, и это урок для всех нас".

Ева посмотрела на длинное, по щиколотку, бесформенное платье женщины, на застегнутые у запястья рукава, на высокий, глухой воротник и тихо проговорила: "Я поняла, госпожа Судакова. Простите меня, пожалуйста".

Ребенок захныкал. Лея, прикрывшись шалью, стала кормить. "Где же амулет? — подумала Ева, наклоняясь над глажкой, незаметно оглядывая комнату. "Опасно было искать, пока она во дворе — она могла ведь в любое мгновение вернуться. Надо с этим Авраамом познакомиться, мужем скромницы — Ева чуть усмехнулась и спросила: "Госпожа Судакова, а голову покрывать — тоже всегда надо?"

Лея покачала ребенка: "Талмуд говорит нам о женщине, которая удостоилась увидеть семерых своих сыновей исполняющими должность первосвященника. Когда ее спросили, за что ее Господь так вознаградил, она ответила: "Никогда не видели стены моего дома волос моих". Когда к свадьбе готовиться будешь — расскажут тебе".

Лея уложила сына в колыбель. Оглядев стопку чистого, теплого белья, она улыбнулась: "Спасибо тебе большое. Сейчас мой муж придет, обедать, ты только пеленки еще замочи. Постираю я сама".

Ева опустила ведро в колодец. Услышав, как скрипнула калитка, она насторожилась. Мужчина шагнул во двор — высокий, широкоплечий, в пропотевшей, грязной рабочей куртке. Золотисто-рыжие волосы играли, переливались на солнце. "Он на Теодора похож, — подумала Ева, — только с бородой. Но ему идет".

— Елизавета…, - Степан поморщился. "Нет, не может быть, да и волосы у нее каштановые. Но какая красавица. Глаза такие же, серые, как тучи".

Девушка опустила голову и, зардевшись, стала вытаскивать тяжелое ведро. "Дайте-ка я, — Степан шагнул к ней и взялся за веревку. Девушка отступила.

Он поставил ведро на землю, и услышал тихое, неуверенное: "Спасибо, господин Судаков".

Степан улыбнулся и, вылив воду в таз — скрылся за дверью комнаты. Ева раздула ноздри. Взявшись за кусок серого мыла, девушка томно потянулась: "Авраам, значит. Ну, папа, можно считать, что амулет у тебя в кармане".

Она тихо рассмеялась и стала опускать пеленки в таз.

В монастырской приемной — маленькой, прохладной, — приятно пахло воском. Пьетро, перебирая четки, посмотрел на францисканского монаха, что сидел напротив него. Тот развел руками: "Отец Корвино, поверьте мне, на Святой Земле нет ни одного женского монастыря. Нас и так турки тут еле терпят. Спасибо еще, что в храме Гроба Господня молиться разрешают. Так что я уж не знаю, — монах пожал плечами, — где вам найти вашу сестру".

Пьетро поднялся, тяжело вздохнув, и вынул из кармана сутаны кошелек: "Тут немного, брат Франческо, вы уж меня простите…Вы же за всех нас молитесь, в месте, где Иисус страдал на кресте и обрел жизнь вечную".

— Спасибо, отец Корвино, — монах растроганно приложил ладонь к рясе. "Может быть, разделите с нами скромную трапезу…"

— Нет, нет, — Пьетро поднял руку, — не смею вас больше задерживать. Он вышел из низких ворот монастыря и прислонился к каменной стене. Все вокруг было бедным, заношенным. Пьетро, сглотнув, оправив свою сутану, пробормотал: "Где же ты, любовь моя? Где мне тебя искать? Это я, я, виноват, надо было снять с себя сан, жениться на ней…"

Он медленно пошел к рынку и вдруг остановился, увидев впереди знакомые, широкие плечи. Человек был в оттоманской одежде — шароварах и халате, волосы были скрыты искусно намотанным тюрбаном.