Джордж Байрон - Три старинные повести о вампирах

Срок почти закончился, когда в последний день года один из опекунов, войдя в комнату, завел с врачом разговор о печальных обстоятельствах Обри, находящегося в столь ужасном положении, за день до свадьбы сестры. Это немедленно привлекло внимание Обри: он тревожно спросил имя жениха. Ему назвали имя графа Марсдена, радуясь признакам возвращающегося разума, который, как все опасались, навсегда покинул его. Обри казался довольным, поскольку подумал о молодом графе, которого встречал в свете; он вызвал еще большее удивление ясно выраженным намерением присутствовать на свадьбе и желанием увидеться с сестрой. Ему затруднились ответить, однако через минуту сестра уже была с ним. Он несомненно вновь пробудился к жизни под влиянием ее сияющей улыбки, он прижал ее к груди, целовал щеки, орошенные слезами, вызванными мыслью о том, что брат снова чувствует и снова любит. Он заговорил со всей своей обычной теплотой, он поздравлял ее с браком с особой столь выдающегося положения в обществе и исполненной всяческих достоинств; вдруг он заметил медальон у нее на груди; открыв его, он с изумлением увидел черты чудовища, столь долго и пагубно влиявшего на его жизнь. В приступе ярости он схватил портрет и растоптал его. На вопрос о причинах, побудивших его уничтожить портрет ее будущего супруга, он ответил взглядом, в котором не было понимания; — затем, схватив ее за руки и глядя на нее с неистовым выражением лица, он потребовал клятвы, что она никогда не сочетается браком с этим чудовищем, потому что — он не мог продолжать — как будто голос вновь напоминал об обещании — он резко повернулся, ожидая увидеть лорда Рутвена, но его не было. Тут врач и опекуны, которые истолковали все, что услышали, как возвращение безумия, приблизились и, оттащив его от мисс Обри, попросили ее удалиться. Он бросился перед ними на колени, он заклинал, он вымаливал у них задержку свадьбы всего на один день. Они же приписали все сумасшествию, управлявшему, по их мнению, его рассудком, постарались успокоить его и затем ушли.

Лорд Рутвен явился с визитом наутро после того приема, но ему, как и всем прочим, было отказано. Он услышал о нездоровье Обри и сразу понял, что он сам тому причиной, когда же он узнал, что того сочли безумным, он не сумел скрыть возбуждения и удовольствие от тех, кто сообщил ему эти сведения. Он поспешил к дому своего бывшего спутника и постоянными визитами, выражением огромной привязанности к ее брату и заботой о его судьбе сумел склонить к себе слух мисс Обри. Кто мог противостоять ему? Он был усердным и опасным рассказчиком, он умел подать себя как существо, не имеющее ничего общего ни с кем в этом перенаселенном мире, кроме как с той, к которой обращались его речи, — умел сказать, что, только узнав ее, он научился ценить свою жизнь, хотя бы для того, чтобы слушать ее упоительный голос; короче говоря, он в полной мере обладал искусством змеиного обольщения, а, может быть, судьбе было угодно, чтобы он завоевал ее любовь. В конце концов, он получил титул старшей ветви рода, на него возложили ответственное поручение, которое послужило предлогом для ускорения свадьбы (несмотря на тяжелейшее состояние брата), которая должна была состояться за день до его отъезда на континент.

Когда врач и опекуны оставили Обри, он безуспешно пытался подкупить слуг. Он спросил перо и бумагу; ему принесли, он написал сестре письмо, заклиная ее, если она ценит собственное благополучие, честь, а также честь тех, кто уже в могиле, кто когда-то нянчил ее, видя в ней свое будущее и будущее всей семьи, задержать всего на несколько часов брак, который он проклинал всеми силами. Слуги обещали доставить письмо, но вручили его врачу, который решил не волновать более чувств мисс Обри тем, что ему казалось бредом безумца. Ночь не принесла отдыха озабоченным обитателям дома, и Обри слышал с ужасом, который легче вообразить, чем описать, признаки хлопотливых приготовлений. Настало утро, и шум подъезжавших карет разорвал его слух. Обри впал в неистовство. Любопытство слуг, в конце концов, возобладало над бдительностью, они улизнули потихоньку, оставив его под надзором беспомощной старухи. Он не преминул воспользоваться возможностью, одним прыжком выскочил из комнаты и мгновенно оказался в залах, где собиралось общество. Лорд Рутвен первым заметил его: он тут же приблизился, вцепился ему в руку и потащил его к выходу, онемев от ярости. На лестнице Лорд Рутвен прошептал: «Помни о клятве, и знай, что твоя сестра либо выйдет за меня сегодня, либо навсегда будет обесчещена. Женщины так уступчивы!» Проговорив это, он швырнул его в объятия смотрителей, прибежавших по тревоге, поднятой старухой. Обри не мог более стоять на ногах; ярость не находя выхода, разорвала вену, его пришлось уложить в постель. Сестра не заметила его появления, и ей ничего не сказали о событии, поскольку врач побоялся взволновать ее. Брачная церемония была завершена, и молодожены покинули Лондон.

Обри сильно ослабел: продолжающееся кровотечение указывало на признаки приближающейся смерти. Он потребовал к себе опекунов сестры, и как только пробило полночь, внятно изложил им все, что уже известно внимательному читателю — сразу после этого он умер.

Опекуны поспешили на защиту мисс Обри, но прибыли они слишком поздно. Лорд Рутвен уже исчез, а сестра Обри утолила жажду ВАМПИРА!

В 17… году, решив посвятить некоторое время поездке по местам до сих пор мало посещавшихся путешественниками, я отправился в дорогу, в сопровождении друга, которого буду называть именем Августа Дарвела. Он был несколькими годами старше меня, имел значительное состояние и принадлежал к древнему роду: преимущества, которыми его глубокий ум не позволял ни пренебрегать, ни придавать преувеличенное значение. Благодаря некоторым странным обстоятельствам своей частной жизни он сделался для меня предметом внимания, интереса и даже уважения, не охладевших ни от скрытности его поведения, ни от часто проявлявшегося беспокойства, доходившего чуть не до расстройства ума.

Я рано начал самостоятельную жизнь и был еще очень молод; тесное наше общение началось совсем недавно: мы учились в одной школе и закончили один университет, он, однако, опережал меня на несколько лет и давно вращался в высших кругах так называемого света, куда мне еще предстояло проникнуть. Занявшись новым знакомым, я узнал многое из его прошлой и нынешней жизни; и, хотя полученные сведения были полны непримиримых противоречий, все же создалась общая картина существа далеко незаурядного и замечательного, какие бы усилия ни предпринимались им для того, чтобы не быть замеченным. Я терпеливо взращивал наше знакомство и стремился приобрести его дружбу, однако же, она казалась недостижимой; его неизвестные мне старые привязанности частью казались умершими, частью наоборот, весьма усилившимися: я имел достаточно возможностей убедиться в остроте его чувства; поскольку он умел управлять ими, но не умел совершенно скрыть: при этом он обладал искусством придавать одной страсти видимость другой, так тонко производя подмену, что трудно было определить сущность истинных движений его души; а черты его лица так быстро и такими легкими намеками выражали изменения настроений, что было невозможно добраться до истины. Несомненно, он был жертвой какой-то беспощадной тревоги; но я не мог понять, возникала ли она из честолюбия, любви, раскаяния, горя, по одной из этих причин или по всем сразу, или, быть может, ее источником был меланхолический на грани болезненности, темперамент; некоторые привходящие обстоятельства можно было бы посчитать указаниями на действенность любой из этих причин; но как я уже упоминал, все было настолько противоречиво и недоказуемо, что ни на что нельзя было уверенно положиться. Мы склонны полагать, что где загадка, там зло: не знаю, так это или не так, но первое в нем, безусловно, было, а размеры другого я определить не мог — и нисколько не желал омрачать наши взаимоотношения верой в его существование. Попытки сблизиться были встречены весьма прохладно, но я был молод, ничего не боялся и в конце концов сумел добиться такого уровня поверхностного общения и сдержанной доверительности в заурядных и ежедневных заботах, что создается и укрепляется общими интересами и частыми встречами, и что зовется близостью или дружбой теми, кто полагает, что такого рода отношения следует обозначать этими словами.