Елена Кисель - Аид. Любимец судьбы

Легко сказать – положено, как же… Рабы из пленных

или перебежчиков клялись, что лучше сдохнут на месте, чем

хоть шаг сделают за мной. Мелкие божки от невозможности

сдохнуть скрипели зубами и смутно надеялись на побег.

А мне еще войско набирать. Если и там такое же будет…

Богиня обмана появилась из-за плеча, когда, исчер-

пав терпение, я взял одного из божков за грудки с твердым

намерением показать, что он сейчас пожалеет и об упрям-

стве, и о бессмертии.

– Глупцы! – испуганный голос наполнил широкий по-

кой. – Разве вы не знаете, с кем спорите? Разве не понимаете, что он может читать в ваших сердцах? О Великий! Пощади

недостойных, ибо они не знают главного: Зевс решил приго-

ворить к ужасной казни всех, кто не пойдет за тобой…

Рабы позеленели. Желания подыхать в их рядах было

уже не столь заметно.

– Казнить? – спросил я и отпустил божка. Тот где сто-

ял там и сел. – Чего казнить-то?

– Жрут много, о великий, а припасы не бесконечны,

– вздохнула Ата. – Пойдем же со мною: Афина и я уже по-

заботились, чтобы у тебя были лучшие слуги. Тебе незачем

давать последнюю надежду этим отбросам.

Она еще не договорила, а отбросы уже начали при-

сягать мне на верность. Сперва по отдельности, а там и все

вместе – простершись ниц.

167

Я хмыкнул и покинул душный, пропитанный запа-

хом говяжьей похлебки зал. Ата выскользнула следом, рас-

кинула руки – и хитон ее зарябил рассветными оттенками.

– Игра! Какая это игра! Тебе ведь понравилось?

Понравились их лица, когда они поверили?

– Ничего себе, – согласился я, трогаясь по скалистой

дороге. Ата увязалась следом.

За несколько дней богиня обмана прочно обоснова-

лась на Олимпе: куда ни пойдешь – а там она.

У Афродиты – заботливо подбирающая для богини

любви новую прическу: «Душенька, с твоим лицом тебе, ко-

нечно, все идет, но если уложить косы вот этак – ты сияешь

ярче Тириона-Дня!»

В комнатах Гестии – за рукоделием и песнями. «Ага,

золотое очень хорошо смотрится на коричневом!»

У Фемиды – слушающая страстные поучения и глубо-

ко скорбящая: «О, Хаос предвечный… знаешь, у меня ведь

как будто только что глаза открылись. О, бездна Тартара –

взгляни на меня, я плачу!»

В конюшнях с Посейдоном: «Хо, вот это копыта у это-

го рысака! Во носиться будет!»

В коридоре напротив Афины: «Настанет день – и тебя

сбросят с Олимпа» – «Ну что ж, мудрая дочь Зевса, я и на

земле не пропаду»…

Должно быть, она была в восторге – не счесть ролей.

Но чаще всего она обхаживала барашка-Офиотавра:

«Какую сказочку хочешь? О звездах? А хочешь – о Золотом

Веке? А о том, как могучий Зевс дрался с семиглавым дра-

коном?»

В кухне, в компании нимф, среди сатиров…

Ко мне вот только не являлась, так что я ждал чего-то

подобного.

«Значит, по крепостям? – взгляд растекается сочной

темнотой, лицо вдруг помрачнело, заострилось. – Ну что

168

ж – пусть. Поиграть можно и в крепости, и защищая ру-

бежи…»

Я усмехнулся. Отвернулся, чтобы не видеть ее глаз,

свернул на мраморную дорогу, которую мостила другая

группа пленных. Белую дорогу с богатыми разводами, не

чета гранитным плитам, которые раньше тут лежали. Под

величие Кронидов.

– Не нужно играть в меня, дочь Ночи. Еще оскомина

останется – не отплюешься.

Тронула локоть, мурлыкнула:

– Какой же ты хочешь, чтобы я была с тобой? Веселой?

Скорбящей? Я могу быть сварливой, как Деметра, а могу

звать тебя «милый» – хочешь?

– Деметры не надо. А хотя… будь любой. Главное – не мной.

– Какой ты странный. Богам, смертным, кому угодно

– всегда приятнее видеть вместо собеседника свое отраже-

ние. Жесты, слова, ожидания…

– Плохо смотрят.

– На отражение?

– Да.

Поблескивало изумрудным льдом горное озерцо, во-

круг которого Деметра уже успела насадить кипарисов. Мы

спустились к озеру и отразились между зелеными льдинка-

ми, на фоне скалистых олимпийских уступов: я и обман в

кокетливом розовом хитоне.

– Ты смотришь лучше?

– Иначе. Я вижу не то, что хочу, а то, что есть.

И уж поверь мне, Ата, мое отражение – не то, что я

хотел бы созерцать дни напролет.

На другом берегу озерца трудился скульптор.

Вдохновенно высекал Зевса, кого-то разящего. И все по-

глядывал на нашу пару с недоумением: вон, девушка себя

за плечи обхватила, холодно ей, а спутник черным столбом

застыл рядом и не подумает гиматий предложить…

169

– Значит – ты выбрал презрение? Ты, друг моего

железнокрылого брата, – отвергаешь меня? Отвергаешь об-

ман? Значит, мы не будем играть?!

– Нет, не отвергаю.

Тихие, жалобные всхлипы утихли. Ата смотрела

огромными бледно-голубыми глазами.

– Но ты не хочешь обманываться, – чуть не улыбнулся

– с такой правдивой скорбью это прозвучало. – Ты для это-

го слишком хорошо… видишь. Чего же ты хочешь от меня?

– Я хочу научиться.

– Научиться – чему?

– Лгать.

Сначала смешалась, а потом раскрылась и расцвела.

Щеки и губы – розами, глаза – пышной зеленью после замо-

розков.– Следи за мной, сын Крона. И постигнешь науку.

170

Сказание 5.

О родниках Восторга,

Ярости и Страха

Распахнулись врата.

И трибуны ответили воем:

Там где смерть для одних –

для других неплохая игра.

Г. Нейман

Почему тебя здесь нет, Ата?

Мы с тобой долго были добрыми знакомыми.

Мы славно сыграли – в наставники и ученики.

Так славно, что я было поверил: ты будешь со мной до

самого конца. Нет, отступила, обиженно поджав губы: мол, что, невидимка, забыл мою науку?

Не забыл. Отбросил. Здесь, на черте пограничья, после

окончания битвы, обману больше нет места. Пусть он – в

устах аэдов, в умах других богов, в глазах смертных…

Нет места тому искусству, о котором ты говорила

мне тогда с вдохновенной улыбкой: «Высшая точка лжи –

это когда в нее веришь ты сам».

Я больше не верю самому себе, Ата, дочь Ночи. Я раз-

учился правдоподобно лгать себе. Потерял верное оружие, за

которым не раз тянулся до и после жребия.

И ты отвернулась от меня.

Ушла – не вынесла беспощадной правды, с которой я

извлекаю из памяти воспоминания.

Утро задалось муторным. Рассвет разлился кубком

крови на полнеба, солнце, поднимаясь алым ленивым

171

диском, уронило на крепость раннюю духоту, как предчув-

ствие беды.

Отвязавшаяся коза бродила под самыми стенами,

тыкалась мордой в каменные ребра, выискивая живую по-

росль. Коротко рявкнула чья-то глотка – медная, луженая.