Елена Кисель - Аид. Любимец судьбы

калеку и держу. – Они там на Кронову ловушку натолкну-

лись. Ну, временну́ю. Потеряли одну телегу и двоих людей.

Сейчас к нам как раз идут – скоро будут.

– Я встречу.

– Приказать колесницу запрячь?

– Незачем. Пройду пешком.

Однорукий кивает и начинает канитель со щитами

сначала. Лапифы уже серьезно решают, что страшнее: мои

казни или общество настырного распорядителя.

Плохо будет, если они на него все-таки кинутся: на двух

невольников меньше. Он и одной рукой неплохо убивает.

Утреннее солнце жжет так, будто Гелиос спросонья

возненавидел землю. В воздухе – медовое марево. Встречать

камни со мной набирается десяток воинов – все лениво выби-

вают ритм по каменистой дороге. Запеть – и то не пытаются.

Кто-то на небесах кубок с предчувствием развернул:

разлито в воздухе. Идешь по дороге, будто по грани: ступи

еще – и все кувырком покатится.

Откуда?

Телеги с камнями встретили – не успели час про-

шагать. Провожатые отсалютовали копьями на радостях,

сами какие-то издерганные. Раз уж при виде лавагета ожи-

вились…

– Видели что-то?

Старший из сопровождения поморщился, утер с мед-

но-красного лица пыль.

– Да сначала ловушка эта Кронова… потом двое на-

ших сцепились. И волки еще крутились поблизости.

– Сильно крутились?

176

– Близко не подходили – и не разглядишь. Но подвы-

вали – стало быть, волки. Провожали, тварюги!

И сплюнул в пыль.

В тот же миг тревожный крик ударил с неба, солнеч-

ным кулаком по маковке. Голос Гелиоса, второго учителя,

выкрикивал несомненное: «Аид, берегись, берегись!»

А потом эти твари хлынули из-за недалеких скал.

Каменные волки. Порода чудовищ, родившихся у

корней Офриса и расплодившихся быстрее саранчи.

Пыльного цвета ублюдки, в холке ниже меня на голо-

ву, шкуру не всякий меч возьмет.

В своре было не меньше сотни, катились лавиной се-

рых валунов, только без грохота, бесшумно…

Не отбиться.

Не сбежать – на груженных-то камнями повозках с

пешим конвоем!

Меч влетел в руку сам.

– К крепости! – рявкнул я.– Режьте поводья, бросайте груз!

Камней еще наберем – к карьерам шесть часов пути –

а лошади наперечет…

«Бей как бог», – ласково попросила Судьба, движени-

ем ладони отправляя вперед, в бой.

За прошедшие годы наука Посейдона успела стать род-

ной: мрак – в глаза, мрак – глаза, только собой, только своей

сущностью, не уворачиваясь, напрямик и изо всех сил…

Колыбель-тьма приняла в объятия нежнее томной

нимфы. Меч перековался в ножик мальчишки, который

играючи рубит маковые головки: раз, и два, и три…

Но в маковых головках была та же сила, что и в мече –

может, немного меньше. Каменные волки вышли из гор, из

тьмы под ними, их учили не бояться богов.

За прошедшие годы я успел постичь еще науку: даже

богу может не повезти, если против него – сто голодных

пастей.

177

Пастям плевать: бог – не бог… У пастей есть одно:

голод. Воины, не внявшие приказу и сунувшиеся в бой за

своим лавагетом, давно стали кровавой кашей у ног. А ведь

жаловались: послала Ананка командира, Зевсова братика.

Сам ни полслова, характер скверный, а рожа – себя с похме-

лья так не боюсь. Хоть бы его пристукнули, что ли.

Чего лезли?

Когда легкую кожаную броню на плече пробили клы-

ки – боль почему-то не пришла. Подумалось равнодушно:

все, держал, сколько мог. Теперь главное – чтобы не в куски, за эти годы чего только не было, отлежусь…

И тут тьма-колыбель выкинула неожиданное: взор-

валась лошадиным хрипом, яростным ржанием, вздыби-

лась четырьмя вихрями, влетела в свору обезумевшими

ветрами…

Борей? Зефир? Нот? Эвр?

С чего им вступаться за сына Крона? Они же мне в

лицо смеялись (Борей так точно): «Воюйте себе! А мы поле-

таем…»

Ветры не сминают жадные пасти копытами. Не оска-

ливают белоснежные зубы, не трясут гривами чернее ночи,

не пахнут пронзительным конским потом…

Четверка моя! Квадрига без колесницы! Аластор!

Никтей! Эфон! Орфней!

Позже узнаю: их не смогли удержать ни привязи, ни

стойла: разорвали, разворотили. Охрану у главных ворот

перепугали до медвежьей болезни. Чуть не смяли по пути

тех, кто бежал в крепость от места битвы…

Ярость – страшнее голода. Четыре вихря скакали по

головам волков, полыхая огненными глазищами, и вместо

того, чтобы рычать, подземные твари начинали скулить.

Четыре порождения Урановой крови – кони без упряжи –

дрались рядом с кровью Крона, кровь толчками вытекала

178

из моего плеча, заливала левую руку, и мне казалось, будто

я ражу с колесницы…

Потом волки развернулись. Трусливо махнули хво-

стами и рванули за скалы, забыв о добыче. Кто посмелее –

потащил за собой трупы своих товарищей. Матерый вожак

с черной холкой подобрал в зубы собственную отсеченную

лапу и нагловато затрусил за оставшимися в самом конце.

Смоляные вихри сделались четверкой коней, и я сна-

чала застонал – потом в голос закричал, проклиная кого-то, то ли Крона, то ли хлипкие стойла и гнилые привязи…

Раны были страшны.

На боках, на спине, на холках, на бабках – следы

укусов, у Аластора вырван кус мяса из шеи. Кони дрожали,

покрытые буроватой, пенной кровью – наследием Урана.

Орфней страдальчески скалил зубы, Эфон презрительно

пинал копытами тушу волка с разбитой головой. Никтей

медленно опустился на колени, пытался подняться и вино-

вато ржал, тыкаясь мордой в ладонь своему возничему.

«Вставай, – шептал я, будто от моего шепота он прав-

да мог подняться. – Вставай. Лучше бы меня… меня!»

В груди пекло, будто туда ткнули заостренной го-

ловней, одинокая мысль моталась в висках отрубленным

хвостом волка: в крепости нет даже нектара и амброзии, до

Олимпа – сутки на колеснице…

Подобрался Аластор: он хрипел из-за раны в шее.

Прижался мордой к щеке, обнюхал, исхитрился лизнуть – неви-

данная нежность! Недоуменно фыркнул: откуда соль взялась?

Соленая вода – глупый признак слабости и смертно-

сти – ела глаза и капала с подбородка. Промывала дорожки

в пыли и крови битвы.

Рапсоды сочиняют, что боги плачут иначе, чем смерт-

ные. Будто бы от их слез цветы вырастают и раны исцеля-

ются. Будто бы благоухание от них – лучше амброзии, а на

вкус слаще меда.

179

Не знаю насчет цветов. Раны от них точно не исцеля-

ются. Мог бы – исцелил…

Гелиос с небес с тревогой прокричал о том, что может

спуститься и помочь. Честно прокричал, хоть и неуверенно.

Эфон жалобно заржал, кося на меня агатовым гла-

зом… Позже я сам не понял, как очутился на Олимпе.