Елена Кисель - Аид. Любимец судьбы

Ата так и задумала – конечно.

– Оставьте мальчишку.

Мысли-крысы замерли. Дрыгнули лапками – разом.

Сдохли – все, как одна.

Глупость – страшнее яда не сыщешь.

200

* * *

Тот, что с лысиной и обвислым пузом – сообразил

быстрее. Его брат только начал, повернувшись ко мне:

– А ты что за…

А этот второй определил сходу:

– Зараза! – и за дубинку схватился. А я стою на этой

поляне дурак дураком, в руке – меч, ни доспехов, ни шлема: хитон и волосы по плечам, как вытолкали. В голове – свалка

подохших мыслей, только одна извивается, живая: это во-

обще я сказал? сделал?

Судьба из-за плеч молчит задумчиво и советов не

дает. Этот, Офиотавр, моргает большущими глазами из-

под ножа, нож-то никто так и не убрал. Внимание от него

отвлечь, что ли, а то ведь и его на жаркое пустят… и меня.

Правда, меня скорее в расход, но уж лучше одного, что ли.

– Я сказал – оставьте мальчишку.

– Дядя Аид! – ахнул ягненочек. – А зачем вы тут… они

же просто играют… играют?

Все. Отвлекать великанов и не надо: оба в меня впе-

рились, тот, что с ножом, ближе подходит и свою палицу

ногой ощупывает. На рожах – счастье несусветное, щерба-

тые усмешки аж за уши поползли, у старшего – за правое, у

младшего – за левое…

– Так это… Аид, значит? Так это… того… братик

Зевса, значит?

– Слышь, так это… награда за него, ага? Три сотни

овец, ага? От Крона тогда приходили, ага?

Три сотни? Обидеться впору, за Зевса, небось, тыся-

чами исчисляют. Или, может, я еще не напакостил отцу как

следует?

– Три сотни? Да я вам сам столько дам. Больше дам.

Ухожу отсюда с мальцом. Плачу пять сотен овец.

– Так это… жирных?

201

– Жирных.

Младший призадумался – поскреб башку лезвием

ножа, звук – будто по камню полоснуло. А старший заух-

мылялся с идиотской хитрецой, вертелом покрутил.

– А малец-то этот – тоже шишка какая-то, ага? А если

Крон за него нам баранов – ага? Ему ж вроде нужен какой-то

сын Геи, а…

Прыжок – и мой меч снизу вонзился великану в брю-

хо. Вошел с натугой, чуть ли не со скрипом…

Все равно ведь договориться не получалось.

– …га? – договорил крупный и посмотрел вниз удив-

ленно. – Ты чего? Гад, ага!

Нет, не получалось. Вон сейчас младший какую-то

мысль родит…

– Так это… если Аид, то он же дядьку Лина прибил!

А сейчас они вспомнят, что дядька Лин был хорошим

мужиком, и начнут бить. Меня.

Я рывком выдернул меч, нырнул под вертел – тот

прошел над самой головой, но медленно, пока еще в раз-

думьях… Перескочил через очаг, пять шагов – и буду возле

Офиотавра…

– К роще, дурак! Развязывай узел! К роще беги!

Только бежать и осталось, пока они не…

Голубоглазый Офиотавр смотрел на меня с тишай-

шим, ягнячьим интересом: а что это он несется и орет? А

кому орет? А какая это такая игра, что я ее еще не видел?

– К ро…

Передо мной тяжко ударила окованная медью па-

лица, не отклонился бы – в землю бы вдавила. Волосы ко-

лыхнулись от густого, чесночного рева, засвистел над ухом

кулак размером с мою голову.

Все. Теперь уже только драться.

Резанул мечом по руке, ушел от кривого ножа, руба-

нул по ноге – чуть кисть не вывихнул…

202

– Го-го! Кусается, титаненыш…

– Котлом его лови!

Гром наверху уже завывал, рвал звуки от ушей, ту-

ча-прожора объелась синевы, вспучилась и зарыдала, за-

дымил костер, через который я сиганул уже в который по

счету раз…

– Дядя Аид – это игра, через костры прыгать?

Игра, игра… славная забава, как в детстве, в Кроновом

мешке. Тут тебе и плющилки-стучалки, и резалки-кололки,

а уж догонялки-ловилки какие!

Посейдон не должен был тут появляться – но будто

пролился в память с дождевой водой, дал пинка: «Бей как

бог, дурень!»

Меч слился с ладонью, и потянулись тени – от ре-

вущей в небесах тучи, от великанов, от котла, деревьев,

глупых, мелких комаров… Дым, полетевший в лицо, обер-

нулся родной темнотой, подземной, предвечной нянькой;

мир опустился в безмолвие, когда мы – я и мрак, сделали

шаг и вытянули вперед руку, останавливая летящую мед-

ную болванку размером с половину моей колесницы.

Лежать, котел. Ты нам не нужен. Лишний в игре.

Тут сейчас будет совсем другая игра: мрак в глазах,

мрак в глаза…

– А-а-а! – заревел старший, когда меч (мрак? я?) вон-

зился ему в брюхо, не как раньше вонзился, а сущностью.

Второй великан упал, отброшенный мановением

руки, тоже заорал, но тьма была глуха к крикам, тьма

клинком подалась вперед, направляя, подталкивая верной

ладонью: сначала первому поперек горла, потом второму – в

глаз, а этого, третьего, который от боли корчится – его мож-

но напоследок…

Меч – приказ – сущность – замерли…

Мальчишка бился и выворачивался, будто его опу-

тывали незримые щупальца, захлебывался невидимой

203

дрянью, и чья-то рука хватала за горло: вот-вот хрустнет

белая шейка…

«Не выносит зла!» – охнул голос Фемиды в голове,

через секунду после того как я отпустил родной мрак – в

тени, в ночь, в бездны. Еще не понимая, отпустил.

И мальчик перестал кричать – оказывается, он

кричал. Теперь только подвывал, прикрываясь руками.

Младенец, который увидел чудовище и забился в угол.

Чудовищем был я.

Братья поднимались на ноги. Старший еще стоял на

четвереньках, держался за живот и клял «дурака, мечом

растыкался», а младший уже нашарил дубину и зверски

таращил глаз. Второй глаз заплыл лиловым – то ли я успел, то ли мрак помог.

Как назло, великан стоял между мной и Офиотавром.

Надо было сразу – как с квадригой: пацана в охапку – и на

Олимп…

А теперь – хоть ты к Гее взывай, вдруг да защитит

сыночка.

Или, может, не к Гее…

– Ну! ! – заорал я, задирая голову в небеса.

Туча дрогнула, перестала рыдать и опасливо отполз-

ла подальше, к горизонту. А помощь явилась тут же, без

промедления.

Прилетела каменной чашей. Прямо в маковку младшему.

Чаша столкнулась с головой с глухим треском, от-

скочила, упала набок – и над поляной поплыла одуряющая

сонная маковая вонь. Я отскочил, закрывая лицо ладонью,

а старший великан не сообразил: кинулся к брату, спросил:

«Ты чего?» – потрогал траву – и повалился сверху.

Гипнос спрыгнул на поляну почти сразу и сходу воз-

мутился:

– Кронид, ты дурак, что ли – так орать?! Я уже как раз

приглядывался, как их лучше усыплять, а ты под руку…

204

– поднял чашу, посмотрел, можно ли что собрать, – На пару

сотен осталось, не больше. А остальным – бессонная ночь.

Что ж ты делаешь, а? Ведь мне же теперь икаться будет до

следующей ночи. А может, и дольше. А может, жертвы пере-