Елена Кисель - Аид. Любимец судьбы

перьями шлемов, взмахивая блестящими мечами, вздымая

тяжелые копья, обрушивая на головы противника палицы…

Потому что их было – восемь сотен, а противников

– пять. Нет, уже четыре: левый фланг потерялся где-то у вы-

сокой гряды камней, канул словно в тартарскую бездну – и

битва велась двое на одного.

И люди нового, Медного века огрызались как могли:

медными секирами, дротиками, когда придется, и стрела-

ми. Резали воздух и плоть лабриссы. Медной яростью ска-

лились шлемы и загорелые лица.

Старый век воевал с новым. Старый век насмехался

над новым: куда ж вы, торопыги? Да, ваша кровь горяча: вы

быстрее, и увертливее, и яростнее, и думать умеете лучше и

скорее. Но самый высокий из ваших не достанет коротыш-

ке из наших до груди. Да, вы быстрее рождаетесь и быстрее

взрослеете, а мы покидаем свои дома лишь через сто лет

после рождения – что с того? Зато копье, которое у нас пе-

рышком вращает едва научившийся ходить мальчишка, вы

едва ли сдвинете с места вдвоем.

Гляньте, как разлетаются ваши шлемы под нашими

ударами! Вместе с черепами. Вы бьетесь из последних сил,

словно ждете какой-то подмоги – ее не будет, подмоги, скоро

мозг нового века зальет это ущелье… Где там ваш лавагет,

крысюки медные?

Вот смех! Лавагет расселся прямиком на скалах,

над битвой. Сам в битву не лезет. Даже меча не достает. И

246

доспех – неправдоподобно легкий: кожаный нагрудник да

бронзовый, круглый с насечками шлем. Щита – и того нет.

Хитон – не поймешь, какого цвета: заношен вконец.

Хламис – то ли черный, то ли серый – от пыли не рассмотреть.

Вот уж дурацкий лавагет: юнец юнцом, ему… сколь-

ко там… двадцать пять? Это если по счету медных. Сто-то

хотя бы есть? Это если по правильному, серебряному счету.

Нет, наверное, ста – вон, борода совсем короткая.

Лицо остроскулое, загорелое – словно со скалами здешни-

ми хочет этим лицом слиться. Брови как волосы – чернее

черного, словно не выгорают на солнце.

А взгляда не видно, и почему-то кажется: хорошо, что

не видно. В бою не присмотришься: палицей и мечом нужно

махать, – а только кажется: вот хорошо, что не видно у него

взгляда. Не хочется такой взгляд в грудь или в затылок по-

лучить – вместо стрелы.

Сидит лавагет на скалах, наблюдает. Кривится. Под

нос себе что-то бормочет чудное: «Убийца, не запазды-

вай…» или «Убрать Авдотия из десятников», или «Копья

– хорошо… лучники мажут». А, да ну его вообще – пусть

сидит на своих скалах до самой победы, а мы сейчас этих…

медных… куда ты полез, червяк в доспехах? Сейчас мы их

тут положим, а потом и его со скал стянем и пойдет потеха…

А в бою нужно копьем махать и мечом. Эх, сииила! Эх!

Медные наконец дрогнули. Попятились, сбитые с толку

последним, яростным кличем серебряных: «Во славу Крона!»

– втянули шеи, сдвинули щиты, начиная тесниться к узкому

концу ущелья, а серебряные грянули еще громче: «Крон – во

веки времен!» – и удвоили натиск, медленно и тупо смеясь –

они вообще все делали медленно и тупо. Кое-кто вскинул го-

лову – поглядеть на изменившееся лицо дурацкого лавагета…

На скалах никого не было. Только пронзительный,

разбойничий свист, взявшись непонятно откуда, отражал-

ся от камней.

247

Да конское яростное ржание неслось вдогонку сви-

сту, настигая его… ближе… ближе…

Колесница влетела в войско серебряных из ниоткуда

– черная, бронзовая, и черным казался воин на ней. Воин

правил одной рукой, без усилий удерживая четверку чудо-

вищного нрава коней.

Во второй руке у возницы был длинный – длиннее

обычного – меч.

Меч, который разил, не прикасаясь – словно у него

было другое, невидимое лезвие, имя которому: приказ.

Смех еще не замолк в глотках у серебряных, когда их

начали убивать. Не сражаться с ними – истреблять, словно

просто пришел час. Булавы, копья и мечи не успевали за ко-

лесницей, вскипел и опал сплошной вихрь из человеческих

смертей, аспидно-черные кони ржали – словно хохотали

над недоумением на лицах недавних победителей…

– Кх-рылья? – прохрипел, падая, тот воин, что еще

недавно смеялся над дурацким лавагетом на скалах: когда

ветер раздул плащ за плечами страшного возницы, воину

померещилось: это железные крылья.

– Крылья, – согласилось что-то из пустоты. Что-то

звякнуло чем-то за плечами. Потом свистнуло – тоже чем-

то, только острым, и дальше воин Серебряного века мог

наблюдать битву только как тень.

Осознание пришло поздно: серебряных погубила

медлительность. Ужас, подкравшийся и напавший так вне-

запно, сдавил горло, и не сразу осмелились выкрикнуть в

воздух имя этого ужаса:

– Аид!

…и все равно их это не спасло.

– Это Аид!!!

Мне начинает нравиться, как они кричат это. Звучит

будто «Это конец!».

Или, может, даже страшнее.

248

Я смахнул с лица кровавые брызги. Смертная кровь

всем нехороша: и пахнет мерзко, и на вкус – не отплюешься, и пачкается как зараза: после боя не отмоешься.

Нетерпеливо цыкнул на квадригу, которая стала

столбом: видно, хотела, чтобы я полюбовался на дело их ко-

пыт и своего меча. Что там смотреть… живых нет. Есть те, кому перерезали нити, а Танат еще не успел к ним со своим

клинком: в последнее время он не может за мной угнаться…

Впрочем, могу поставить мою колесницу: все равно

ведь скажет, что я бездарно дрался. С тех пор, как я худо-бед-

но овладел умением сражаться при помощи божественной

сущности – я от Убийцы иного не слышал.

Снял шлем: тот неприятно стискивал виски. Опять

тельхины будут руками разводить: ведь должен же сидеть!

Если бы я мог – я дрался бы с непокрытой головой, но пой-

мать в лоб случайную палицу – это ведь и богу неприятно.

Остатки моего отряда – двести с лишним человек –

угрюмо посверкивали глазами на фоне медных доспехов и

оружия. Явно считали, что я потянул с вмешательством, но

оспаривать не пытались: наслышаны были, чем такое может

кончиться.

– Трофеи на телеги и к Олимпу.

Простояли при преимуществе противника… будем

считать, в три раза, если не в четыре… с полчаса. Недурно.

Потренировать стрелков, а так можно в элиту войск

писать, прошлое поколение людей этого века в таком поло-

жении десяти минут бы не выдержало.

Задвигались. Трофеев наберут изрядно, в этом ска-

листом лабиринте люди серебряного века целый город

пещерный устроили. Еще и набегами на окрестные селения

занялись. Сто лет пора было взять это место…

Вокруг кипело движение. Кто-то колол копьем про-

тивника, не испустившего дух – никак, ранили раньше,