Наталья Долинина - Печорин и наше время

Все это м о ж н о назвать жизнью, но если бы ц е л ь была другая! Подумать только: во имя чего ловить взгляды и слова, притворяться, действовать — только затем, чтобы раздавить маленького, ничтожного человечка? Как мало!

Но в отношении Печорина к Мери возникает нечто новое.

«Я сидел у княгини битый час. Мери не вышла,— больна... Возвратись домой, я заметил, что мне чего-то недостает. Я не видал ее! Она больна! Уж не влюбился ли я в самом деле?.. Какой вздор!»

Мы жадно бережем в груди остаток чувства — Зарытый скупостью и бесполезный клад...

Вот что происходит с Печориным. В самом деле что-то шевельнулось в его душе, в самом деле проснулось похожее на искреннее чувство, и он заметил это... «Какой вздор!» Он не может позволить себе испытывать естественные чувства, он зарывает их еще глубже, хоронит в глубине сердца.

Какова бы ни была свобода «водяных» нравов, поцеловать руку девушке — поступок, вполне точно определенный законами общества: после этого следует делать предложение. Печо­рин заходит к Мери в отсутствие матери, спрашивает: «Вы на меня сердитесь?..» Он прекрасно знает, что сердиться она дол­жна и не может; прекрасно понимает, что она ждет предложения, истерзана страхом, любовью, ожиданием...

* — Что с вами? — сказал я, взяв ее руку.

Вы меня не уважаете!.. О! оставьте меня!..»

Печорину не жаль Мери. Было бы странно ждать от него жалости к другому человеку сейчас, когда он переполнен собой; ему бы в себе разобраться! Но мы-то не можем избавиться от жалости к Мери: за что ей такое мученье?

Искренен ли Печорин, когда говорит:

«Простите меня, княжна! Я поступил как безумец... этого в другой раз не случится: я приму своп меры... Зачем вам знать то, что происходило до сих нор в душе моей? Вы этого никогда не узнаете, и тем лучше для вас. Прощайте».

Искренен ли он? Кто может это понять, если он и сам не по­нимает? С одной стороны, конечно, неискренен: «поступил как безумец» — а сам после мазурки «дал себе слово в этот вечер непременно поцеловать ее руку». Все было рассчитано, следо­вательно, это был очередной ход в игре. Но, с другой стороны, ведь он же задавал себе вопрос: «Уж не влюбился ли я в самом деле?»

Уходя, он слышал, что Мери плакала. Проснулась ли в нем жалость — неизвестно. По если раньше он мог говорить о ней с Вернером, глядя в потолок и внутренне улыбаясь, то после этой встречи он «до вечера бродил пешком по окрестностям Машука»,— мы уже знаем, что так он поступает в сильном ду­шевном волнении. О чем он думал, мы не знаем, но вечером, ког­да к нему зашел Вернер, он застал Печорина в его обычном со­стоянии:

«— Правда ли... что вы женитесь па княжне Литовской?..

— Доктор, доктор! посмотрите па меня: неужели я похож на жениха или на что-нибудь подобное?»

О чем бы Печорин ни думал в своей одинокой прогулке, те­перь он снова спокоен п холоден. «Это шутки Грушиицкого!» — думает он, узнав, что все больные обсуждают слух о его свадьбе. «...Это Грушнпцкому даром не пройдет!»

Вернеру он объявляет: «Завтра я переезжаю в Кисловодск». Что бы ни происходило между ним и Мери, какие бы чувства ни просыпались в его душе, Веру он обмануть не всилах, а он обещал ей приехать в Кисловодск!

И все-таки даже в Кисловодске, возле Веры, Печорин не мо­жет освободиться от мыслей о княжне Мери. Глядя на пыльную дорогу, идущую из Пятигорска, он ждет: ему «все кажется, что едет карета, а из окна кареты выглядывает розовое личико. Уж много карет проехало по этой дороге, — а той все нет». Еще через день он записывает: «Наконец они приехали. Я сидел у окна, когда услышал стук их кареты: у меня сердце вздрогнуло... Что же это такое? Неужто я влюблен?.. Я так глупо создан, что этого можно от меня ожидать».

Каждый раз, как я перечитываю «Героя нашего времени», меня поражает эта способность Печорина иронией и холодными доводами рассудка убивать в себе естественные человеческие движения.

Почувствовав, что Мери начинает ему нравиться не на шутку, он убивает влюбленность иронией.

Свои отношения с Верой он подвергает холодному анализу, раскладывает по полочкам, ни на минуту не позволяет себе жить чувством. В дневнике он признается: «...все, что я говорю... есть только следствие

Ума холодных наблюдений Исердца горегтнмх замет»

Ошибается он только в одном: нет здесь «горестных замет» сердца; есть холодный ум и холодный взгляд. Человек, который любит или может любить, не способен на такой трезвый анализ — и хорошо, что не способен. От того, что Печорин изу­чил женщин и «постиг их мелкие слабости», он не стал счаст­ливее, он только лишил себя тех иллюзии, без которых горестно и тоскливо жить.

12 нюня «многочисленная кавалькада» отправилась на про­гулку, и Печорин продолжал свою холодно рассчитанную атаку на княжну Мери.

«Известно, что, переезжая быстрые речки, не должно смот­реть на воду, ибо тотчас голова закружится. Я забыл об этом предварить княжну Мери.

Мы были уж на средине, в самой быстрине, когда она вдруг на седле покачнулась. «Мне дурно!» — проговорила она слабым голосом... Я быстро наклонился к ней, обвил рукою ее гибкую талию.

...Я не обращал внимания на ее трепет и смущение, и губы мои коснулись ее нежной щечки: она вздрогнула, но ничего не сказала; мы ехали сзади: никто не видал».

То, что Печорин поцеловал девушку, не любя ее и не соби­раясь делать ей предложение, безнравственно — с точки зрения законов, по которым воспитана Мери. Л она любит Печорина и не моркет допустить, что он способен поступить безнравст­венно.

Меня, сегодняшнего читателя, возмущает и огорчает не этот поцелуй, а то холодное любопытство, с которым Печорин ждет, как Мери «выпутается из этого затруднительного положения».

Услышав в ее голосе «женское нетерпение», он даже позво­лил себе улыбнуться — и ничего не ответил. Княжне пришлось самой начать мучительный разговор.

«Или вы меня презираете, или очень любите!» — сказала она. И ошиблась. Он не презирает и не любит ее. Ему просто интересно. Как раньше в Тамани было интересно узиать, что за узлы таскает по ночам слепой мальчик. Как позднее в крепости будет интересно взбаламутить страстную душу Азамата, помочь мальчишке украсть коня, разозлить Казбича, похитить Бэлу... Этого княжне Мери не понять. Она предполагает другое: «Может быть, вы хотите посмеяться надо мной, возмутить мою душу и потом оставить... Это было бы так подло, так низко, что одно предположение...» И тут бедная девушка не совсем пра­ва: Печорип не хочет посмеяться; у него вообще нет никаких оп­ределенных желаний; ему интересна эта игра, только и всего...

«Вы молчите? — продолжала она,— вы, может быть, хо­тите, чтобы я первая вам сказала, что я вас люблю?..»

Представить себе ход мыслей и чувств бедной Мери нетруд­но. Она видит настойчивость Печорина и, естественно, делает вывод, что он ее полюбил. Она слышит его странные речи, по­нимает, что перед ней человек необыкновенный; она полюбпла его, она готова на самопожертвование, на пренебрежение всеми законами общества; готова первая сказать о своей любви — первая! — значит, она надеется, верит, что вслед за ней и он скажет... А он молчит. И наконец, она добивается от него един­ственного слова: «Зачем?»