Хачим Теунов - Правдивая повесть о мальчике из Кожежа

— Стоит!

Заручившись поддержкой собрания, Губжоков перешел, как он сказал, к «конкретным мероприятиям по улучшению организации уборочных работ». Было предусмотрено все: двусменная работа комбайнеров и шоферов, закупка дополнительной партии запчастей к машинам, усиленное питание механизаторов и доставка пищи к месту работы, организация передвижной мастерской.

Теперь я уже восхищался, слушая председателя. Восхищался его деловитостью, организаторскими способностями.

Положение, обрисованное докладчиком, было серьезным, и прения сразу приняли резко критический характер. Но коммунисты нападали не на Машукова и не на Дамжуко, имена которых упомянул докладчик, а на завхоза, кладовщика, на двух бригадиров, отличавшихся грубостью и неорганизованностью. Удары падали на тех, кто всегда и во всем поддерживал Губжокова. Особенно резким было выступление механика Дамжуко. Рассказав о плутнях завхоза и кладовщика, разбазаривших запчасти, Дамжуко обратился к председателю Губжокову:

— Подхалимничая и угождая тебе, разные прихлебатели не без твоей помощи устроились на теплых местах. Не Машуков, а они повинны в простоях комбайна. На старых, разболтанных деталях Машуков не может обеспечить нормальную работу. И ты обо всем этом отлично знаешь, председатель.

Амирбию сказали много справедливых, горячих, порой горьких слов. Он насупился.

— Ну, теперь Амирбий расправится с критиками, — услышал я позади себя.

Но этого не произошло. В заключительном слове Губжоков отнес погромное выступление Дамжуко за счет «нервозности и усталости» уже не молодого, но всем сердцем болеющего за неполадки колхозной техники человека.

— Это не вина его, а беда. Я лично не в обиде за те резкости, которые он тут допустил. Многие товарищи критиковали нас. В основном они правы. Учтем, исправим. Уборка, уборка и еще раз уборка! Вот чем мы должны сейчас заниматься.

«А говорили, Губжоков не терпит критики. Нет, он готов прислушаться к голосу других и не такой самодур, как его рисуют», — размышлял я, стремясь понять характер председателя.

Люди расходились небольшими группами, переговаривались. До моего слуха долетало:

— Ну и ловкач! На ходу меняется!

— Чувствует, куда ветер дует!

Еще говорили о том, что из любого огня Губжоков умеет выходить необожженным, а из воды — сухим.

— Под двумя бурками ходит! — заключил кто-то.

Значит, у Губжокова два лица. Не хотелось этому верить.

Я положил перед Губжоковым заявление с просьбой отпустить для ремонта мечети цемент, доски, гвозди, краски и известь. Сократив наполовину количество стройматериалов, Амирбий наложил резолюцию: «Бух. Отпустить».

Вызванный тут же бухгалтер прочитал мою бумажку, сдвинул очки на лоб и начал говорить о незаконности расходования колхозных стройматериалов на подобные цели.

— Я вызвал тебя не консультировать меня, а выполнять мое распоряжение. Сомнениями своими можешь поделиться с женой. Понятно?.. Ну, москвич, — обратился он ко мне, — поедем на поля? Прокачу с ветерком.

Я охотно принял приглашение.

Великан Амирбий закрыл своей спиной половину ветрового окна. Массивная голова его касалась потолка «Победы».

— На орошаемый участок кукурузы! — приказал он.

Мы приехали на те самые земли, которые некогда я бороновал на коровах и полол тяпкой.

Широкое поле предгорья тянулось на многие километры, покрытое ровными рядами кукурузы. По краю посевов проходил канал с небольшими шлюзами. По огромному массиву двигались тракторы.

Темно-зеленый лес кукурузы слабо покачивался. И казалось, что земля убаюкивает свое любимое дитя.

Неподалеку раздался бас Амирбия Губжокова:

— Молодцы, ребята! Люблю, когда аккуратно исполняют мои указания.

Я подошел к поливщикам, с которыми беседовал председатель, Губжоков обернулся:

— Этим знатным людям, москвич, отведешь специальное место в своем музее, с их фотографиями и прочими музейными атрибутами… А как с обедом? — обратился он опять к колхозникам.

— Не вовремя доставляют обеды. И каждый день одно и то же, — пожаловался один.

— Передайте своему бригадиру, — сказал председатель, — если с завтрашнего дня не наладит аккуратную доставку питания в поле и в нужном ассортименте, я заставлю его на собственной спине приносить все. Так и передайте!

Когда мы сели в машину, Амирбий, повернувшись ко мне, сказал:

— Запомни, москвич, мое слово — закон для всех.

— Но времена абсолютной монархии давно прошли. Навсегда и безвозвратно.

Председатель усмехнулся, промолчал. Молчал и я всю длинную дорогу от кукурузной плантации до правления колхоза.

На крыльце правления нас встретила Марзидан.

— Зайди-ка ко мне! — сказал Амирбий. — Ты мне нужна.

Я тоже прошел за ним в кабинет.

Губжоков остановился посередине комнаты, хитровато улыбаясь, положил свою большую руку на плечо Марзидан и покровительственно сказал:

— Не вздумай отказать! Понятно?

Девушка почему-то смутилась, покраснела. А он продолжал:

— И не пикнешь. Он не такой, которому можно отказать.

Марзидан вскинула голову. Осторожно сняв с плеча руку Амирбия, она отстранилась.

— По какому праву ты диктуешь, как я должна относиться к Барасбию?

— По праву старшего, дорогая. Это во-первых. Во-вторых, я твой родственник. И вообще я здесь…

Марзидан перебила его:

— Хочешь сказать, что ты хозяин в Кожеже? Должна огорчить тебя: решение этого вопроса остается за мной.

Она резко повернулась и вышла из кабинета.

— Ну и молодежь нынче! — с сердцем сказал Губжоков. — Ты ей хочешь добра, а она…

Амирбий закурил.

— Да, — сказал он, тяжело вздохнув, — что-то не то, а что, не пойму. На собрании прорабатывают, юнцы учат…

Я поспешил уйти, чтобы догнать Марзидан.

Она медленно шла вдоль улицы. «Подойти? А может, не надо?»

— Марзидан, как у тебя идет работа по заданным темам? — поравнявшись, озабоченно спросил я, не зная, как лучше начать разговор.

— Весьма успешно, но обратным ходом.

— Не понимаю.

— Ты же слышал, как раскрепощенную кабардинку хотят снова закрепостить.

— Сопротивление окружающей среде создает человека, говорил один мудрец, — сказал я.

Марзидан ответила не сразу.

— Можно спроектировать гидростанцию, можно управлять работой любого сложного механизма. Сейчас это не диковина. Но думать, что можно управлять сердцем другого, призвав на помощь влиятельного родственника, глупо.

— Ты же знаешь Амирбия. Право, не стоит обижаться.

— Я не о нем, я о Барасбие. Он не может отстоять себя, не может подействовать на свою мать.