Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

Час был уже поздний. Голова у меня отяжелела. Книжные страницы плясали перед глазами. Я спустился в сад. Ночь была темной, теплой. Изредка на нос или щеку падала капля дождя. Что, если возле колодца или за углом гаража я встречу бесплотный призрак Мириам? Я обошел вокруг дома. Напрасно я твердил себе: «Я дышу свежим воздухом. Мне нужно немного проветриться». Я прекрасно знал, что обхожу свои владения дозором. Отныне мы с Элианой в осажденной крепости. Я решил теперь выпускать Тома. Он ведь лаял на синий плащ. Будет лаять и впредь, я услышу его. Буду предупрежден. Но мысль об этом меня не порадовала. Я вернулся в дом и проверил все запоры. Смешно, но я не мог уснуть, не проверив их.

Но и проверив, я не спал. Что она там замышляет? Если я не поеду на остров, не станет ли она мстить завтра, послезавтра? Может быть, лучшая тактика — это жить с ней в мире, по крайней мере делать вид? Я ничего не мог решить. Я слишком устал. Будильника я не услышал, разбудила меня Элиана. Мои страхи уже поджидали меня. Ночью они пили мою кровь.

— Ты плохо себя чувствуешь? — спросила Элиана.

— Сейчас пройдет.

Но как это могло пройти? Как заключить мир с Мириам, не согласившись умертвить Ньетэ? А если я приму ее смерть, то как далеко зайду в своем малодушии, какие еще сдам позиции? Я больше не чувствовал, что мне «не хватает» Мириам. Напротив, у меня увлажнялись ладони при одной только мысли, что я помимо собственной воли могу послушаться Мириам и отправиться на остров. На протяжении двух дней я держался. Клянусь вам, два дня — необыкновенно долгий срок. Жизнь гепарда против моего душевного спокойствия. Вообще-то я убивал животных десятками. Не могу сказать, что отличаюсь особой чувствительностью, и к тому же все животные похожи друг на друга. Умрет одна собака — ее заменит другая. В некотором роде это будет все та же собака. Во всяком случае, я повторяю себе это, когда мне нужно сделать укол больному животному. И мой укол всегда — знак расположения, дружбы. Но Ньетэ! Для меня она была совершенно особым существом. К ней я сохранял отблеск той страсти, что толкнула меня к Мириам. Недавнее ослепление, безумное счастье — Ньетэ была символом пережитого. Я отказался от любви. Но не мог пока отказаться от ее поэзии, от ее варварского и великолепного пожарища. Я смотрел на чистое доверчивое лицо Элианы за столом, и горло мне сжимала невыносимая тоска, будто она, ничего не подозревая, была во власти смертельной болезни. Каким пустяком была ложь, пряча мою связь. Но лгать, подвергая ее жизнь опасности? Тем хуже для Ньетэ! Так минута за минутой я убивал прекрасного зверя, чувствуя исходящие от нас флюиды, они перетекали от одного к другому, от Мириам к Элиане, от Элианы ко мне, от меня к Ньетэ, от Ньетэ к Мириам… Живые токи пронизывали нас, текли будто кровь, то алая, то черная, передавая ярость и ненависть. Я уложил в свою сумку снотворное и яд. Я усыплю Ньетэ, когда она ко мне приласкается… Потом? Да не желал я знать, что будет потом!

Уезжал я в отлив под дождем. Гуа под низвергающимися потоками внушал ужас. Я едва различал опознавательные знаки, и рев волн справа и слева заглушал мотор. Мне казалось, что я долго, очень долго странствую в небытии, и, как ни странно, мне это нравилось. Завидев берег, дорогу, домики, я почти огорчился. Но меня ждал и другой сюрприз: Мириам удивительно хорошо приняла меня. Я приехал выжатый как лимон, побежденный, но она, казалось, все позабыла. Ни слова о Ньетэ. Ни единого намека на нашу ссору. Несмотря на утренний час, она была причесана и одета. Сидела в кресле в гостиной, положив больную ногу на стул, и писала африканскую реку.

— Тебе нездоровится? — спросила она.

Точь-в-точь как Элиана. Почти с той же интонацией. Подобные совпадения случались нередко и всегда приводили меня в замешательство: моя жизнь словно бы раздваивалась, и одна ее часть пародировала другую.

— Много работаю.

Мой стандартный ответ.

— Ну так отдохни, вот тут, возле меня.

И Мириам наклонила стул, сбрасывая на пол все, что на нем было нагромождено. Догадывалась ли она о моем замешательстве? Потешалась ли над ним в душе? Думаю, скорее ей хотелось быть нежной, как в другой раз хотелось кофе или шампанского. И она была изумительно нежна. Я говорю это без всякой злости. Скорее показывая, до какой степени я сделался равнодушен. Я наблюдал за ней так, как в первый раз наблюдал за гепардом: пристально следя за движениями, за голосом, пытаясь разгадать под напускным подлинную Мириам. Она говорила о своих картинах. В мае собиралась поехать в Париж на свой вернисаж. Она казалась счастливой, уверенной в себе, в своем таланте, своем успехе и очень любезно делилась со мной надеждами. Ни малейшей фальшивой ноты. Никакой двойственности. Она была сама искренность. И тем не менее мы расстались недовольные друг другом, а Ньетэ все ждала и ждала в прачечной.

— Знаешь, чего бы я хотела? — спросила Мириам. — Чтобы ты прокатил меня на своей машине. Я не выходила из дома всю неделю.

— Дождь идет.

— Тем лучше. Никто нас не увидит, можно не бояться.

Я был рад повиноваться ей. Раз Мириам молчаливо предложила мне передышку, я не стал воскрешать нашу ссору возражениями и подогнал машину к крыльцу. Открывая мне ворота, вышла Ронга, и мы обменялись в саду несколькими торопливыми словами. Я узнал, что Мириам полностью предоставила Ньетэ попечению Ронги. И вела себя так, словно о Ньетэ никогда в жизни и не слышала.

— Она в эти дни была грустной, озабоченной?

— Нет, — отвечала Ронга.

— А впадала в тот странный сон? Помните?

— Нет. Напротив, была все время очень деятельна. Писала письма… занималась живописью…

— Вы думаете, она позабудет?.. Я имею в виду Ньетэ.

— Я бы очень удивилась, — ответила Ронга.

Я вернулся в гостиную. Мириам обхватила меня за шею, я ее — за талию, и она, хромая, доковыляла до машины.

— Отвези меня в Эрбодьер, — попросила она. — Я куплю там лангусту. Мне стало гораздо лучше, и я с удовольствием съем лангусту.

Мы ехали навстречу ветру, и нас покачивало, будто в лодке. Мириам смеялась, лицо ее снова было как у юной девочки. И я почти забыл о своих тревогах… Ехал я быстро — разумеется, из-за Гуа, ведь в моем распоряжении был максимум час, но еще, конечно, и из озорства. Ведь Мириам впервые сидела со мной рядом в машине — холостяцкой машине, и вопреки всему, что я узнал о ней, я чувствовал себя постыдно счастливым. «Дворники». не в силах справиться с дождем, искажали окружающий пейзаж, запотевшие стекла прятали нас от редких прохожих. Время от времени я позволял себе пожать ей запястье, а она клала свою руку на мою. Нежность двух школьников. Самое лучшее, что подарила мне любовь… Набережные Эрбодьера были пустынны. Все мачты раскачивались в лад. У края мола веерами разбрызгивалась пена, чайки, сгрудившись в заливе, плавали словно утки. Я затормозил возле рыбной лавочки.