Тим Себастиан - Шпион под подозрением. Спасские ворота

— Говорит Бенни Скотланд. Как поживаете, старина? Мы с вами познакомились прошлым летом на приеме у вашей мамы. Бога ради, простите, кажется, я не вовремя? Уж не разбудил ли я вас?

— Вот именно. — Полусонный Маркус снова откинулся на подушку, прижимая плечом к уху телефонную трубку, в которой звучал властный голос.

— Я прибыл в Москву на сутки, а с утра у меня куча дел, но ваша мама дала мне номер и очень просила вас повидать. Может, пообедаем вместе?

Маркусу полагалось отклонять подобные предложения.

— Боюсь, не получится, — сказал он. Потом, как бы спохватившись, добавил: — Простите.

— Ну что ж, не беспокойтесь, не получится сегодня, не страшно, — прошелестел голос. — Я снова собираюсь в Москву где-то в июле. Дивное время года, все распустится, зазеленеет, деревья вокруг… Вы сможете повести меня в чудный ресторан за городом, «Русская изба», кажется, я был там в прошлый раз. Боже мой! Пора бежать. Вскоре увидимся. Ну, еще раз простите — и до свидания.

Было еще темно. Маркус повернулся на другой бок и попытался заснуть. Хватит с него волнений, хватит забот, сыт по горло. Да, но о чем говорил этот человек?

«Приеду снова в июле». Опять кроссворды. Может быть, тут лежит ключ к разгадке? И как: по горизонтали или по вертикали? «Приеду в июле» — седьмой месяц — семь Часов. Что там еще? «Дивное время года, все распустится, зазеленеет; деревья вокруг…» Распустится? В июле? Ерунда какая. «Деревья вокруг»? Значит, место встречи — сквер «Дубки» неподалеку от его прежней квартиры. В семь часов вечера. Сегодня. Черт бы их всех побрал!

Ну, разложил он по полочкам, и что теперь? Чему радоваться? Маркусу не понравился тон этого человека, не понравился откровенно подразумеваемый приказ выйти на явку. Совсем не понравился. Он даже начал подумывать о том, чтобы вообще никуда не ходить.

В Москве нет смысла подаваться в город, чтобы позавтракать. Так что займись лучше завтраком сам. Вскрой пакет или банку консервов, привезенных из-за границы, или приготовь что-нибудь из кукурузных хлопьев, купленных во время последней поездки на Запад. И побудь с дочкой.

— Она скучает без вас. — Дорин в халате вышла на кухню, а за ней — Крессида с игрушечным енотом в руках. — У вас на уме одна работа. Вокруг все точно с ума сошли. Прямо не знаю, что и сказать.

Милая Дорин! Дай Бог, чтобы ты никогда не узнала наших забот. Дай тебе Бог встречать только солнечный свет, только радость да чистые души. И пусть никогда не придется тебе вглядываться в тени и муть, ничего хорошего ты там не найдешь.

Маркус вывел малышку во двор, подтолкнул к самодельным качелям. У мусорных бачков болтали русские няни. Они искоса поглядывали на него и покачивали головами. Жалко, говорили они. Жалко девочку, сироту горемычную, растет без матери. И мужика тоже жалко, в чужой стране один как перст. Жалели они его. С той поры, как после гибели Хелен он возвратился в Россию. Ох, эти русские женщины с сердцами большими, как материк, женщины, чьи слезы окропили каждую страницу русской истории.

Он улыбнулся, и одна из них подошла к нему. То была Маша, дольше других проработавшая в посольстве. Круглолицая, улыбающаяся Маша, седые волосы заправлены под цветастую косынку. Никому никогда не удавалось переговорить Машу. Ее знали все иностранцы, в их кругу до сих пор не забыта ее стычка с КГБ в начале правления Брежнева. Рассказывали, как она с криками, с воплями накинулась на гэбистов, как ругалась, когда они выволакивали американского корреспондента из его квартиры. У Маши не было времени на жалкие уловки, на пропаганду или чинопочитание, каким пронизана жизнь советских людей. Сама справедливость, соль от соли земли, она воплощала в себе прекрасную, не знающую страха душу России. Таких, как она, невозможно унизить, как невозможно уничтожить. Они выходили целыми из любой передряги, потому что время против вечности бессильно. Они просто жили. Жили себе жили, да и пережили эпоху репрессий.

Маша глянула на него снизу вверх.

— Мистер Маркус, ваша малышка слишком легко одета.

— Маша, вы это всегда говорите, а ведь сейчас лето.

— Простите, мистер Маркус, но солнце тоже может наделать бед. Ей бы чулочки, рубашечку с рукавами, вот и было бы ладно. Она у вас бледненькая. Нужно ее поберечь.

Он положил руку ей на плечо.

— Сколько у вас детей, Маша?

— Детей? — Она закатила глаза. — Я больше не думаю о детях. Теперь у меня внуки, мистер Маркус. Куда ни глянь, кругом малышня. Я уж говорю своим сыновьям: «Неужто вам больше и заняться нечем?»

Маркус, смутившись, промолчал. Она это почувствовала. В дальнем углу двора одна из нянь посадила Крессиду к себе на колени и щекотала ей дыханием шейку. Девочка заливалась истерическим смехом.

Маша приблизила к нему лицо.

— Будьте осторожны.

— Что вы хотите этим сказать?

— Да ничего такого, мистер Маркус. Просто слова, ничего больше.

— Может, вы снова гадали на кофейной гуще, Маша? — Он улыбнулся ей, но ответной улыбки не последовало.

— Я что знаю, то знаю. — Маша вдруг зашептала. — И вам пора бы понять… Россия как река. Течение в реке то быстрое, то медленное, но река все та же самая. Так и сейчас. Время настало тяжелое, всем плохо. А когда всем плохо, первым делом плохо журналистам. — Она покачала головой. — Я могла бы вам такого порассказать… Ох, заболталась я с вами. Мистер Маркус, а ведь кое-что в России осталось таким же, как и прежде. Так что приглядывайте за своей девочкой. У вас красивая дочка, придет время, она станет президентом.

— А я?

— Вы? Вам президентом не быть. — Маша, избегая его взгляда, отвела глаза и заторопилась домой.

В офисе происходящие перемены практически не ощущались. По стенам были развешены старые передовицы в рамках, в коридорах так же, как раньше, травили анекдоты и вспоминали прежние дни, когда Россия, казалось, вела бесконечную битву не на жизнь, а на смерть со своим собственным народом.

И все-таки здесь было довольно приятно: из окна виден двор, распахнуты двойные двери на балкон, а прочно поселившиеся в редакции орды тараканов загнаны в дальние щели.

Впервые оказавшись в СССР, Маркус взял на работу советскую переводчицу. Она помогала ему просматривать газеты, но министерство иностранных дел отозвало ее и не прислало никого взамен. Может, не оказалось свободных переводчиков, а может, русские пытались по мелочи вставлять ему палки в колеса. Кто знает? В Советском Союзе любые попытки узнать что-либо часто наталкивались на глухой отпор; казалось, бьешься головой об стену и все зря.

Но по крайней мере сейчас некоторые из стен начали падать. Маркус пролистал пачку старых своих очерков. Лучшие среди них посвящены человеческим судьбам: их герои — обыкновенные, ничем не примечательные рядовые москвичи, никакие не звезды. Вот, например, интервью с семидесятилетней старухой, убиравшей Кремлевский двор зимой в шесть утра, или с рыбаком, полоскавшим в проруби на Москве-реке свою удочку, или с молоденьким сержантом, вернувшимся из Афганистана и попавшим на лечение в психбольницу. Интервью с русскими нового типа, желавшими говорить и доступными для разговора. В отличие от той, с кем он хотел бы говорить больше всего.