Микки Спиллейн - Большая резня

— Спокойной ночи, Майк. — Она улыбнулась, зная, что ею любуются.

Солнце тоже пожелало мне спокойной ночи и утонуло в реке, оставив в комнате неясные тени.

Я ждал, когда щелкнет, запираясь, замок. Но щелчка не было.

Я думал, что будет легко сидеть вот так со стаканом в руке и думать, глядя в темноту. Было удобно, спокойно, но не легко. Я пробовал внушить себе, что в такой же темноте Деккер проник через окно, направился к противоположной от меня стене и открыл сейф. Я пытался представить себе, как это было, но мое сознание не принимало картины и отбрасывало ее, как бессмысленный хлам. Лед в моем стакане четыре раза опускался на дно, но и это не помогло.

Я знал, что где-то в этой картине есть ошибка. Это был ключ, который раскрыл бы всю загадку, но я не мог найти его. Опять в моем мозгу стучал молоточек и надоедливо звучал какой-то голос. Я зажигал одну сигарету за другой и бросал после первой же затяжки. Я не мог ни думать, ни сидеть спокойно. Мне хотелось схватить что-нибудь и разбить на миллион осколков, и я бы сделал это, если бы не Марша, спавшая в соседней комнате; ее ровное дыхание было слышно через дверь.

Я не такой человек, чтобы сидеть и ждать, когда что-нибудь случится. С меня достаточно было и темноты, и одиночества.

Как можно осторожнее я закрыл за собой дверь, сбежал вниз по лестнице и выбежал на улицу к машине. Я опустил стекло и позволил ветерку дуть мне в лицо, чувствуя от этого облегчение. Так я сидел, наблюдая за людьми и машинами, и вдруг вспомнил, что Эллен просила меня позвонить.

Черт побери, я сделаю лучше. Я завел мотор.

Я нажал кнопку звонка. Внутри чуть слышно скрипнул стул, и по полу простучали каблуки. Дверь открылась.

— Привет, девочка из Техаса!

Она была завернута в свой белый махровый халат; ее губы были похожи на спелое красное яблоко, которое хотелось откусить, верхняя губа удивленно вздернулась.

— Я не ждала тебя, Майк.

— Ты не рада?

Это было сказано шутливо, но шутка не удалась, потому что глаза, отливавшие временами всеми цветами радуги, вдруг затуманились слезами; она покачала головой:

— Пожалуйста, входи.

Я ничего не понимал. Она прошла впереди меня в гостиную и кивнула на кресло. Я сел. Она уселась в другое кресло, но не рядом со мной. На меня она не смотрела.

— Что случилось, Эллен? — спросил я.

— Давай не будем об этом, Майк.

— Подожди минутку, ты ведь говорила Пэту, чтобы я позвонил, не так ли?

— Да, но я имела в виду… Неважно. Прошу тебя, не надо больше об этом. — Губы ее задрожали, и она отвернулась.

У меня было такое ощущение, как будто я ударил ее любимую кошку.

Она поднялась с кресла, подошла к радиоприемнику и выключила его. Потом она вручила мне папку. Она была грязная и изношенная. Лента, которой она была связана, перегнила и висела двумя обрывками. Эллен вернулась к своему креслу и села.

— Это досье на Жабу Линка. Я нашла папку, погребенную в архиве под тоннами другого мусора.

Я тупо смотрел на нее.

— Окружной прокурор знает, что ты нашла ее?

— Нет.

— Эллен…

— Посмотри, может, это то, что тебе нужно, Майк. — В ее голосе не было никаких эмоций.

Я раскрыл папку, и обложка осталась у меня в руке. Откинувшись на спинку кресла, я не спешил. Теперь не надо было спешить. Линк был мертв, и его досье умерло вместе с ним, но я мог заглянуть внутрь и узнать, какова была его жизнь.

Жизнь была что надо.

Жаба Линк был когда-то фотографом. Очевидно, хорошим, потому что большинство профессиональных актрис снимались у него. Робертс не пропускал ничего. Его отчеты сопровождались пометками на полях, рассуждениями; именно здесь и возникла ясная картина.

Из-за своей профессии Линк и вступил в контакт с Чарли Фаллоном. Тот был помешан на хорошеньких актрисах и хорошо платил за их фотографии, особенно когда они сопровождались автографами.

Но в полицейских кругах Жаба стал известен только после смерти Фаллона. Прямо из студии Жаба шагнул в букмекерский бизнес, и, хотя у него было мало личных контактов с Эдом Тином, было известно, что, как и другие, он платит подати своему королю. Еще было известно, что ему всегда везло.

Здесь было много деталей, на которые я не обращал внимания, деталей, за которые Жабу можно было бы взять в любое время, если бы только делу дали ход. Робертс дал бы ход делу, это было очевидно, но, как сказала Эллен, явилась новая метла и вымела все результаты кропотливой работы, измеряемой месяцами и милями беготни за информацией.

Я раздраженно бросил бумаги на кофейный столик.

— Фаллон! Здесь все о нем. Но он мертв, и Жаба тоже. Черт побери все это!

— Жаль. Я думала, это поможет.

— Ты старалась, этого достаточно. Теперь можешь это выбросить. Окружной прокурор не хватится того, что он никогда не видел.

Я взял со стола пачку сигарет и сунул ее в карман. Она молча смотрела на меня.

— Мне пора, — сказал я.

Она не тронулась с места, чтобы проводить меня.

— Девочка из Техаса… что происходит? Совсем недавно ты была смелой и казалась мне женщиной, которая знает, что к чему. Ладно, я поставил тебя в трудное положение, но не настолько трудное, чтобы я не смог тебя вызволить.

— Дело не в этом, Майк. — Она все еще не смотрела на меня.

— Значит, ты девочка из Техаса, которая любит мужчин, похожих на техасцев. Наверное, мне надо научиться ездить верхом.

Она наконец посмотрела на меня. Глаза ее опять стали синими; в их синеве были боль и ярость.

— Ты техасец, Майк. Ты тот, о ком я мечтала, кого я хотела и кого никогда не получу, потому что такие, как ты, не сидят дома. Они должны куда-то бежать, играть с оружием, убивать. Я ошиблась. Я прочитала слишком много книг и слышала слишком много сказок. Наверное, я слишком сильно мечтала. Не очень приятно вдруг проснуться и понять, что тот, кто тебе нужен, каждый день приближается к своей смерти, потому что это ему нравится. Нет, Майк. Ты тот, кто мне нужен. Ты большой, сильный, ты возбуждаешь. Но ты навлекаешь на себя неприятности, и так будет всегда. Я хочу забыть о тебе и больше не искать своей мечты. Подожду, пока не появится кто-нибудь надежный, спокойный, выкину из головы все эти романтические бредни и буду жить нормальной жизнью.

Я стоял, расставив ноги, и смотрел на нее сверху вниз, чувствуя, как смех рвется из груди.

— А ты всегда будешь думать, каким мог бы быть техасец, — сказал я.

Выражение ее лица медленно изменилось, глаза наполовину прикрылись веками, и синева их опять сменилась серым цветом. Улыбка и досада проступили на лице. Она откинулась назад с гибкой животной грацией и с томным видом опустила голову на кушетку. Розовый кончик языка пробежался по губам, раскрывшимся в слабой улыбке, и они заблестели в свете единственной лампы. Затем она медленно выпрямилась и протянула ко мне руки; полы ее халата распахнулись, но она не сделала ни малейшей попытки запахнуть их.