Юлия Врубель - Волшебник Летнего сада

Выяснив, что речь идёт о нескольких ящиках, Алексей Николаевич распорядился предоставить для «передаваемой в дар музею коллекции скульптуры» небольшой закуток в одном из отдалённых залов запасного музейного фонда. Сам Оленин не стал осматривать лично предметы коллекции, а доверил это более компетентным, по его мнению, хранителям музея.

В короткое время ящики переехали из Мошкова переулка в знаменитое здание на Университетской набережной. Здесь их встретили представители музейной бюрократии, которые, в свою очередь, не проявили особенного интереса к новому поступлению в запасный фонд. Главный хранитель, пожилой плешивый человечек в изрядно засаленном мундире, усевшись за конторку, привычно заполнил квитанцию «на получение предметов от владельца», которую заверил музейной печатью, предварительно подышав на оную, а затем, с вежливой улыбкой, выдал бумагу Шарлеманю. Согласно инструкции, старик добавил запись в книгу поступлений, где обозначил принятое следующим образом: «Дар музею – коллекция г. Шарлеманя И. И., станковая скульптура из дерева». И далее, в примечании, – количество штук, аккуратно пересчитанных хранителями фонда скульптуры в присутствии дарителя. Наконец, с невозмутимым видом, главный хранитель составил акт «о приёме предметов на постоянное хранение», который подал для подписи сначала Шарлеманю, затем хранителю отдела станковой скульптуры, а после них поставил собственную подпись и подтвердил документ большой круглой печатью.

Ящики перенесли в один из дальних закутов музейного хранилища, где они и оставались, долгое время не привлекая к себе интереса, а по прошествии десятка лет о них благополучно позабыли.

Больной Арсений Векшин сразу после окончания непродолжительного следствия был помещён в государственную лечебницу Всех Скорбящих, расположенную на одиннадцатой версте Петергофской дороги. Лечебница занимала просторное и удобное здание, специально перестроенное под нужды больницы из когда-то роскошной загородной усадьбы.

Поначалу Арсения, как пациента опасного и склонного к непредсказуемому поведению, содержали в отдельном помещении, в маленькой, тесной, но чистой и очень светлой комнате. По ночам, в первые месяцы пребывания в лечебнице, два дюжих, но не злобивых, а скорее добродушных надзирателя из отставных служивых, надевали на Арсения смирительный жилет, с узкими рукавами, для привязывания рук больного к телу, а его ноги прикрепляли к койке широкими кожаными ремнями. Обращались с несчастным при этом мягко, и даже заботливо, применяя подобные меры, более для защиты его от себя самого. Позже, когда пациент пообвыкся со своим новым положением, связывать его перестали и начали выводить на прогулки, для которых вокруг лечебницы были устроены небольшие ухоженные сады.

Лето в тот год выдалось солнечным и умеренно жарким. Сады цвели затейливыми клумбами и пышными рядами пахучего кустарника, а на плодовых деревьях уже виднелись многочисленные завязи. Кроме садов, больнице принадлежала и замечательная роща с павильонами недалеко от берега реки. Однако в роще больной Векшин прогуливаться не любил, а в первый раз, дойдя в сопровождении своих надзирателей до маленькой беседки, откуда разворачивался живописный вид на реку, впал в буйство – вырывался, плакал и даже, по словам сопровождавших, заскулил по-звериному. Состояние пациента на время резко ухудшилось, и лечащий доктор, рассудив, что больной сильно пугается воды, распорядился впредь избегать прогуливать его вблизи водоёмов.

Два месяца спустя после помещения Арсения Векшина в лечебницу, его навестил господин Шарлемань, воспользовавшись данным ему на это разрешением. Сначала посетителя принял в своём кабинете главный врач заведения, Фёдор Иванович Герцог.

Доктор Герцог благосклонно относился к посещению больных их родственниками, если таковые были приятны для пациентов и не приносили тем дополнительных страданий. А поскольку последнее, увы, случалось нередко, Фёдор Иванович взял себе за правило предварительно беседовать с каждым из новых посетителей.

Вначале доктора несколько удивил тот факт, что господин архитектор не только не состоит в родстве с больным Векшиным, но также, как выяснилось, даже не слишком хорошо знаком с ним. Но выслушав рассказанную Шарлеманем историю их знакомства, доктор был немало растроган. Он задал Иосифу Ивановичу несколько вопросов и получив ответы, задумался…

– По части талантов к художествам я, говоря по правде, плохой специалист, – мягко заметил доктор. – Однако сам метод воплощения душевных ипостасей в осязаемые формы – так, как вы это описываете, для психиатрии интересен. И как один из способов лечения больных, возможно, будет и небесполезен. Я, пожалуй, обдумаю эту идею в ближайшее время.

– А вас, господин Шарлемань, сейчас проводят в палату вашего, так сказать, протеже. На посещение вам разрешается не более, чем полчаса, чтобы не переутомлять больного.

Доктор Герцог поднялся из-за стола и попрощался с посетителем. А затем, подождав, пока дверь за ним закроется, принялся что-то быстро записывать в лежавшую на столе, уже порядком исписанную толстую тетрадь. Фёдор Иванович исполняя должность главного врача больницы, все годы службы вёл серьёзную научную работу и оставил после себя несколько фундаментальных изысканий, заметно продвинувших вперёд отечественную психиатрию.

Дежурный вахтёр провёл Шарлеманя вдоль больничного корпуса, где находилось отделение для «беспокойных пациентов». Вдоль длинного коридора, ведущего вглубь корпуса, располагались одинаковые двери, откуда время от времени доносились сдавленные звуки – похожие на смех и невнятные выкрики. За дверью, перед которой вахтёр остановил Шарлеманя, как показалось, было совсем тихо. Служитель отворил замок ключом и первым вошёл в помещение. Затем, осмотревшись, пригласил Иосифа Ивановича.

– Я буду здесь неподалёку, вместе с фельдшером, – пояснил вахтёр ему. – Ежели что, немедленно стучите…

Шарлемань поблагодарил его, стоя посреди палаты и осматривая помещение. Он находился в маленькой опрятной комнате с выбеленными стенами и небольшим верхним окошком, которое в то же время пропускало достаточно света. Обстановка помещения казалась до крайности скудной – стол и два табурета, всё прикреплённое к стене, да с противоположной стороны – железная кровать, застеленная бледно-зелёным покрывалом.

В углу кровати, завернувшись в больничный халат, ссутулившись, сидел Арсений. При появлении Шарлеманя больной не проронил ни звука, только смотрел на гостя с выражением глубокой грусти. И непонятно было – узнал он посетителя, или же встречал так каждого, кто теперь заходил к нему… Иосиф Иванович присел на табурет напротив.