Юлия Врубель - Волшебник Летнего сада

Летом 1843 года Арсений Векшин впервые покидал приют, в котором провёл до того семь лет своей жизни. Его перевозили в обычном казённом экипаже без каких-либо специальных мер предосторожностей, так как он давно не проявлял буйности, и лечащий доктор мог за него поручиться. На робкий вопрос больного о том, куда он едет, ему отвечали ласково – «в ваш новый дом».

В «новом доме» для Арсения Векшина, явно желая угодить его покровителям, подготовили лучшую из комнат. Комната была просторной и светлой с удобной кроватью и тёплым полом, нарочно застеленным мягким ковром, чтобы обезопасить пациента от ушибов – если тот упадёт из-за непредсказуемости поведения. Поведение больного и в самом деле оказалось непредсказуемым. Большую часть своего времени он так и лежал на этом полу, уткнувшись в ковёр лицом. Пациент не обращался с просьбами и не изъявлял каких-либо желаний, которые, по всей видимости, вполне могли бы быть исполнены. Напротив – вскоре он почти перестал разговаривать, разве что отвечал на самые простые вопросы. Так он провёл в новом доме немногим более года, словно постепенно угасая, а незадолго до наступления новой весны тихо и как-то незаметно умер – без мучений и без единой жалобы. Родственников о его кончине не оповещали, поскольку никого из них к этому времени не осталось в живых. Тётушка Арсения скончалась много лет назад, не перенеся страшных известий о любимом племяннике. Впрочем, она до самой кончины отказывалась поверить в его виновность, уверяя всех, что Арсений погиб – утонул, пытаясь спасти тонувшую девочку, а по-другому не могло и быть, ведь её Сенюшка был добрым, но неважно плавал. Окружающие, имея сострадание к пожилой женщине, не старались разубеждать несчастную.

Исправительный дом, как показало время, со своим первоначальным назначением не справился, возложенных надежд не оправдал, а благая затея по перевоспитанию недостойных граждан бесповоротно провалилась. Постепенно всё больше и больше помещений исправительного заведения превращались в покои для умалишённых – до тех пор, пока наконец и всё здание целиком не превратилось в психиатрическую лечебницу. В этом своём качестве печально известное здание на набережной реки Пряжки существует и по сию пору, а выражение «загреметь на Пряжку» понятно каждому коренному петербуржцу. Бывает, желая задеть кого-нибудь пообидней, петербуржцы говорят: «Ты что, с Пряжки сбежал?» Или упоминают про «день открытых дверей» – в той же самой Пряжке…

Февраль 1845 года, Санкт-Петербург, дом 60 по Невскому проспекту, квартира князя Вяземского

«С годами только я начал понимать, что не стоит слишком обольщаться умом. Не стоит думать, что умному человеку только из-за способностей его рассудка всё по силам. Имея ум выдающийся, а также и таланты для понимания истины о людях и вещах, можно при всём том быть неспособным как-нибудь серьёзно повлиять на течение жизни собственной, а тем паче стать действительно полезным тем, кто в совете и помощи нуждается. Ибо никто не может предугадать будущее, равно как и истолковать события прошлого, не рискуя совершить ошибку».

Пётр Андреевич перечитал написанное и отложил перо. В последние годы он реже обращался к прежнему увлечению поэзией, предпочитая излагать мысли на страницах дневника.

Вяземский вступил в шестой десяток лет с тяжёлым опытом утрат. За прожитые годы ему суждено было увидеть смерть многих из своих детей и гибель дорогого друга. Всё это необратимо изменило некогда весёлый, живой и склонный к авантюрам характер. Князь поостыл, остепенился и, распрощавшись с романтическим задором юности, всерьёз занялся службой. Пётр Андреевич служил теперь в министерстве финансов, где за относительно короткое время сделал карьеру до помощника министра, заметно продвинувшись в чинах.

Он отодвинул кресло от стола, поднялся и, запахнув полы турецкого халата, подошёл к окну. Вечерело, и Невский проспект, освещённый светом многочисленных газовых фонарей, понемногу заметало снегом. Мимо окон торопливо проезжали санные упряжки и тяжёлые кареты, знаменующие зимнюю страду столичных балов и маскарадов.

Последние несколько лет Вяземские выезжали редко, всё чаще ссылаясь на недомогания княгини Веры Фёдоровны, и тем самым, не нарушая приличий, отказывали большинству приглашавших.

Этот вечер чета Вяземских намеревалась провести у себя дома. Между тем в дверь кабинета уверенно постучал лакей, а зайдя, передал князю только что доставленный конверт. Послание, адресованное Его Превосходительству, действительному статскому советнику князю Вяземскому, вручил курьер, прибывший из Михайловского дворца, а на конверте красовалась личная печать великого князя…

Пётр Андреевич протёр стёкла пенсне и аккуратно взломал сургуч печати.

Нет, получение письма из Михайловского не вызвало в нём особенного удивления. Более того, он даже и предполагал где-то в глубине души, что Михаил Павлович вспомнит их давнишнее знакомство именно теперь, после очередного, постигшего его семью несчастья. Все знали, что в самом конце января его высочество пережил потерю третьей дочери.

Возможно, князь Вяземский загодя, в одолевающем его смутном предчувствии даже готовился к предполагаемой встрече.

Письмо содержало приглашение на ужин в Михайловский дворец «в случае, ежели у Петра Андреевича не намечено неотложных дел на сегодняшний вечер». Врождённая деликатность редко изменяла великому князю. В тексте не упоминалось о приглашении на ужин княгини Вяземской, из чего следовало, что у Михаила Павловича собирается сугубо мужская компания. Вяземский передал через курьера благодарность за приглашение и, наскоро обсудив письмо с супругой, вызвал к себе камердинера.

Пётр Андреевич всегда одевался с придирчивой тщательностью. И никакие передряги судьбы не смогли бы изменить в нём привычку «думать о красе ногтей», свойственную истинному аристократу.

…Михаил Павлович встретил князя в малой столовой, где их ожидал стол, накрытый всего на две персоны.

– А я тут, как видишь, холостякую, – развёл руками хозяин, обращаясь к гостю, – супруга вместе со своим двором перебрались на Каменный остров. В последнее время нам с нею стало совсем невмоготу видеться друг с другом…

Затем он приблизился к Вяземскому и приобнял его.

– Спасибо тебе, Пётр Андреевич. Спасибо, что откликнулся. Веришь ли, такая тоска одолела сегодня, что быть одному совсем невозможно. Ты уж не сердись, что потревожил тебя.

– Я счастлив вновь увидеть вас, ваше высочество.

– А уж как я тебе рад! – Михаил Павлович вновь стиснул плечи Вяземского. – Однако, что же мы стоим? – он указал на стол. – Присаживайся, прошу тебя.