Юлия Врубель - Волшебник Летнего сада

Михаил Павлович заметно сдал, ещё больше ссутулился, а усы его, когда-то холёные и пышные, понуро обвисли. Он похудел и выглядел осунувшимся…

Лакеи сноровисто поставили на стол разнообразные закуски и откупорили бутылки. Затем по указанию хозяина быстро и почти неслышно вышли, затворив за собой двери столовой.

Разливал сам хозяин, который не преминул сразу наполнить бокалы.

Они выпили за встречу… Затем недолго обсуждали между собой какие-то недавние события, малозначительные, незатейливые новости. Как водится, немного пошутили и посмеялись. Снова выпили…

– Послушай, Вяземский, – начал великий князь как будто нерешительно и с некоторой осторожностью, одновременно подливая вино в бокал гостя, – помнишь ли ты любопытную историю, рассказанную когда-то Мухановым в историческом клубе?

– Какую конкретно историю вы имеете в виду, ваше высочество?

– Я имею в виду историю про якобы проклятие…

– Знаменитую легенду о проклятиях Марины Мнишек я, безусловно, помню. Эти предания по сию пору смущают некоторые романтические умы.

Михаил Павлович осушил очередной бокал, а после обратился к гостю с ещё большей осторожностью.

– Прошу тебя, как человека просвещённого и здравомыслящего, ответить со всей честностью на мой вопрос.

– Можете не сомневаться в моей откровенности, ваше высочество, – заверил Вяземский.

– Тогда скажи – возможно ли, чтобы предание это хотя бы отчасти оказалось правдой?

Пётр Андреевич понял, что вопрос не настолько наивен, каким мог показаться на первый взгляд.

– Смотря какую правду вы имеете в виду, – ответил он и посмотрел в глаза великого князя. – Рассказ о том, что заточённая в темницу Марина Мнишек осыпала своих гонителей проклятиями, – это, скорее всего, правда. Не имеет значения, кто был для неё большим супостатом – царский род или иные личности, посягнувшие на жизнь её родных или потомков. Она с одинаковой вероятностью прокляла бы тех и других. Поскольку таким образом мог повести себя любой загнанный в угол преступник. Однако ваш вопрос, ваше высочество, вовсе не об этом.

– Ты очень умный человек, Пётр Андреевич.

Вяземский протёр пенсне и сдержанно улыбнулся.

– Ведь вы, ваше высочество, хотели спросить иное, а именно имеют ли эти проклятия силу? Согласно моего разумения, конечно.

– Всё так, друг мой Вяземский, всё так, – согласился Михаил Павлович. – Давай-ка выпьем ещё!

Оба неспешно выпили и замолчали. Пётр Андреевич почувствовал, что продолжить беседу придётся ему.

– Вы верно помните, ваше высочество, что я во всякие проклятия и магию не шибко верю. А повода для вашего беспокойства и вовсе не вижу.

– Ах, Пётр Андреевич, добрая ты душа…

– Я понимаю, что не такого ответа вы от меня ожидаете. Осмелюсь предположить, что вам мой ответ и не нужен. Скорее всего, вы хотите сами что-то рассказать мне… – он сделал небольшую паузу. – Я могу предложить себя только в качестве слушателя, и услышанное будет сохранено мною в строгой тайне. Но не рассчитывайте на совет, о чём заранее предупреждаю.

Михаил Павлович смотрел на Вяземского долгим взглядом, полным горькой тоски.

– Благодарю тебя, Пётр Андреевич. Большего мне и не надобно, кроме как только быть услышанным.

Затем великий князь отставил от себя пустой бокал и сложил руки на скатерти стола. Коротко вздохнув, он, скользя будто рассеянным взглядом по стенам столовой, начал рассказывать.

– Без малого пятнадцать лет назад я усмирял бунтовавших поляков, командуя гвардейской артиллерией. Не слишком люблю вспоминать события этого времени… Однако я выполнил свой долг перед Отечеством и государем, в целом действуя правильно. Да я и вовсе не нашёл бы, в чём упрекнуть себя, когда бы не одно моё решение, последствия которого преследуют меня по сию пору.

Он сжал руки, и видно было, что рассказ даётся ему не просто.

– Я приказал казнить одного пленного поляка, которого затем повесили в моём присутствии без всякого суда.

– По-видимому, вы имели веские основания, чтобы принять это решение, ваше высочество, – осторожно заметил Пётр Андреевич.

– Основания были. И безусловно, веские! – великий князь ударил по столу рукой, сжавшейся в твёрдый кулак. – Поверь мне, Вяземский!

Тот понимающе кивнул со всей серьёзностью. Михаил Павлович продолжил.

– Этот мерзавец был в числе захватчиков Бельведера и покушался на жизнь моего брата Константина. Тот, как ты знаешь, избежал гибели только по чистой случайности.

– Да, мне об этом известно.

– Мне донесли о нём, когда тот оказался в числе пленных. И я распорядился немедленно казнить негодяя.

– Я думаю, что вам решительно не за что осуждать себя.

Михаил Павлович потянулся за бокалом, наполнил его и залпом выпил.

– Мне тоже так казалось до тех пор, пока мою семью не начали преследовать несчастья.

Вяземский внимательно слушал великого князя, не выдавая эмоций…

А тот, почти спокойно, стал рассказывать о происходящих с ним болезненных видениях и будто бы связанных с ними тяжёлых потерях в его семье.

– Ведь я навестил тогда твоего эскулапа, это доктора, как его там… Торсберга. Он мне настолько же помог, насколько и запутал. По правде говоря, я более к нему не возвращался, – великий князь удручённо помотал головой.

– Но эта история с древним проклятием… Ты понимаешь ли, Вяземский? Последнее время она совсем не даёт мне покоя.

– Однако я не улавливаю связи…

– А связь, на мой взгляд, очевидна! Ты разве же забыл о «грамотке» Пожарскому? Великий князь прикрыл глаза и повторил по памяти:

– «Подлая Маринка грозилась наслать болезни и смерть на того, кто её родичей тронет».

– Стало быть, вы предполагаете, что казнённый поляк…

– Да, – подтвердил Михаил Павлович, – именно это я предполагаю. Возможно, юный подхорунжий был из потомков угасшего рода. Наверняка этого теперь никто знает. Да и знать, пожалуй, что и незачем.

Великий князь поднял голову и задумчиво окинул взглядом собеседника.

– Недавно я потерял свою третью дочь…

– Я знаю, ваше высочество.

– Ворёнку, казнённому сыну Марины Мнишек, было четыре года.

Михаил Павлович выдержал небольшую, напряжённую паузу.

– Так что ты обо всём этом думаешь, Вяземский?

А Пётр Андреевич Вяземский, будто некстати, вспоминал одного из старинных приятелей… Товарищ бесшабашной юности, известный в городе повеса, картёжник и дуэлянт Фёдор Толстой-Американец положил на дуэлях одиннадцать человек. Имена всех убитых он скрупулёзно записывал. У Фёдора было двенадцать детей, и почти все они умерли в младенчестве. После смерти очередного ребёнка он вычёркивал в списке по одному из имён убитых им людей. Но только потеряв одиннадцатого и вычеркнув последнее имя убитого, он успокоился и посчитал себя окончательно квитым.