Мэрибет Мэйхью Уален - Всегда лишь она [litres]

Когда он рассказал ей о девушке, он ожидал, что Энни ответит как обычно. Все эти слова, что не нужно держаться за прошлое, что надо двигаться дальше. Но вместо этого Энни заплакала. Она плакала, пока у нее не потекло из носа, и слезы градом лились из ее глаз, а затем она встала, чтобы пойти в ванную, потому что была смущена тем, как выглядит. Но он думал, что она красивая, и сказал ей об этом, когда она вернулась.

Она снова начала плакать, когда он сказал это, и на этот раз он встал, чтобы принести ей салфетки, но единственным, что ему удалось найти, оказался рулон бумажных полотенец, так что он оторвал несколько и вручил их ей. Она взяла их и стала вытирать свое печальное лицо.

– Я трусиха, – глухо сказала она в бумажное полотенце. – Я делаю все, чего от меня ожидают, и ничего из того, что бы хотелось делать мне самой.

– А что бы ты хотела делать? – спросил он ее.

– Я не знаю! – крикнула она и закрыла лицо руками. И снова начала плакать.

Иногда он чувствует боль в своем сердце, но так глубоко, что может просто притвориться, будто ее там нет. Он мог бы на время стать шахтером – спуститься туда, в кромешную темноту, чтобы найти боль, выкопать ее и вытащить на свет. Но вместо этого он просто позволяет ей оставаться там, где она есть. Именно так он научился не давать жизни надрать ему задницу. Именно так он научился жить с любовью к Энни. Энни, которая тоже любит его, но не может быть рядом, потому что не знает, чего хочет, и потому делает то, что ожидают от нее другие люди. Например, принимает кольцо Скотта, планирует пышную свадьбу и продолжает пытаться быть Девушкой, У Которой Все Идет Хорошо.

Он сказал ей, что не будет давить на нее, вынуждая выйти за него замуж, как делает Скотт. Они могут просто жить вместе. Они могут быть лучшими друзьями. И они могут говорить обо всем и делиться своими самыми смелыми мечтами, когда на улице темно и кажется, что этот мир принадлежит только им двоим и нет ничего невозможного. Они могут оставить все так, как оно всегда было между ними. Он говорит ей все это, но она отвечает: нет, это так не работает, жизнь устроена по-другому и есть вещи, которых он просто не понимает.

– Хотела бы я перерасти тебя, как перерастаешь фруктовое драже, комбинезоны и походы на каток в пятницу вечером, – говорит Энни.

Но Энни его не перерастает. Она звонит ему, когда Скотт уезжает. Она приходит, когда ей одиноко. Она уверяет, что ей очень-очень-очень жаль, что она использовала его. Но он просто говорит: «Используй меня как тебе угодно», что заставляет ее целовать его и спрашивать, почему он терпит ее.

– Потому что я люблю тебя, – объясняет он.

– И я тебя, – говорит она. Но этого недостаточно. Иногда Кенни понимает, что любви недостаточно. Ее не хватило, чтобы они были вместе, и ее не хватило, чтобы удержать Энни здесь, на земле, где он нуждается в ней.

В дверь квартиры кто-то стучит, и на мгновение он чувствует приятное волнение в груди. Пройдет много времени, прежде чем он перестанет думать «Может быть, это Энни!», слыша звонок телефона или неожиданный стук в дверь. Возможно, это до конца его жизни.

Он плетется к двери, надеясь, что это не полицейские, желающие задать ему очередные вопросы. Он устал от полицейских, и, кроме того, разговоры окончены. Во всяком случае, для него. Они говорят, что это не его вина. Все так говорят. Впервые за всю свою жизнь в этом городе он видит сострадание и сочувствие в глазах людей. Но, как бы он ни ценил их поддержку, пройдет много времени, прежде чем он сможет согласиться с любым из них. Он не должен был кричать на нее, называть ее всеми этими словами, вынуждать убежать от него.

Но это не коп. Это его девушка стоит там, или девушка, которая раньше была его девушкой. Она выглядит красивой, грустной и немного испуганной. Ему интересно, боится ли она его или того, что он скажет. Но он не спрашивает. Он просто улыбается ей и говорит: «Рад тебя видеть». Потому что это не ложь. Ее приход – сердцу отрада, как говорила Энни.

– Ты в порядке? – спрашивает она, указывая на синяк у него под глазом, на разбитую губу.

– Упал, – отвечает он и, произнося эти слова, снова видит случившееся как наяву – шерифа, бегущего через комнату, чтобы подхватить его. Хоть тот и не успел вовремя, он пытался.

– Но все нормально, – быстро добавляет Кенни.

Конечно же, это вранье. Он несчастен. Но как он может сказать ей, что несчастен, потому что его любимая девушка мертва? Он потерял любовь всей своей жизни. И все это время он позволял девушке, стоящей перед ним, считать, что эта любовь – она. Он поступал плохо, и он понимает это сейчас. Но впервые он понимает и что-то еще: Энни тоже поступала плохо, прося его о таком.

– Я слышала о девушке, из-за которой тебя допрашивала полиция. Твоей… подруге из школы?

– Энни, – говорит он, и ему больно произносить ее имя вслух.

– Ужасно, что это случилось, – говорит она.

– Да, – соглашается он, чувствуя, как ей неловко и как она нервничает.

– Жаль, что ты не рассказывал мне о ней, – говорит она, и в ее словах больше нет злости, просто грусть.

– Она просила меня не говорить, – объясняет он. Слезы щиплют ему глаза. Он не любит плакать. От этого у него болит голова. Он все еще не оплакал Энни и боится начинать. Но, глядя на грустное лицо девушки, он хочет плакать. Он хочет плакать из-за того, что потерял их обеих.

– Хочешь войти? – спрашивает он, вспоминая о манерах.

Сара улыбается и кивает. Он отступает и отводит руку в сторону, универсальный жест, говорящий «Проходи, здесь тебе рады». Но она понимает его иначе. Вместо этого она видит в этом приглашение к объятиям и потому обнимает его. Она обнимает его прямо там, в дверях, где любой может их увидеть. Она не стыдится его, она не задает ему вопросов, она никогда этого не делала. Он обвивает ее руками, обнимая в ответ. Она не Энни. Она Сара, и она здесь.

– Прости меня, – говорит он.

– Все хорошо, – отвечает она. И пусть это не так, он не обращает на это внимания. Там, в дверях, в объятьях Сары, ему приходит в голову, что все снова может быть хорошо. И пока ему вполне достаточно этой робкой надежды.

Они оставляют ее одну, чтобы она могла сделать Энни прическу, и, как только дверь за сотрудником похоронного бюро закрывается, она принимается раскладывать свои инструменты в привычном порядке: круглая щетка для волос, расческа, утюжок, лак. Она не позволяет себе слишком много размышлять о происходящем. Она старается не думать об обстоятельствах или обстановке. Она просто игнорирует холод и приступает к делу, желая, чтобы пальцы подчинялись ей, несмотря на то как они замерзли. Хочет, чтобы сердце и память не вмешивались, пока тело делает то, что должно.

Девушки из салона, конечно, предлагали подменить ее, но она не смогла им этого позволить. Она должна была причесать Энни для свадьбы, и будет правильно, если она сделает то же самое для похорон. В этом есть парадоксальная симметрия. Ее не было рядом, когда Энни родилась. Она хотела, но ее муж не отпускал. Она поговорила с Лидией по телефону позже и пообещала приехать так скоро, как только получится, чтобы увидеть свою новорожденную племянницу. Но Энни было уже больше года, когда она смогла наконец выполнить свое обещание.