Лия Аветисян - Про любовь, ментов и врагов

А еще в парке стали появляться девушки неизвестного Софи типа. От них резко пахло всеми запахами туалетного столика Жилистых Ног, хотя сама обладательница столика так многообразно никогда не пахла. И еще они ходили в обуви на очень высоких подставках, а такую обувь Софи не встречала ни у кого из своих прежних хозяев. Даже у Давида обувь доходила до колен, но подставок не имела. Девушки испускали дым совсем как Давид и хрипло разговаривали друг с другом. Иногда к ним подходили разные люди, и они уходили из парка. А то и исчезали в недостроенном здании, где обосновался Вредина Волод.

Софи на заброшенную стройку не ходила, так как не ждала от Вредины ничего хорошего. Но однажды к нему наведались Серые Ноги. Софи осторожно прокралась вслед за ними в расчете на то, что на этот раз Серые Ноги будут мучить и Вредину. Но Серые Ноги настроены были вполне миролюбиво, и они вдвоем даже стали пить из бутылки Scotch.

– Ага, – подумала Софи, – они и с Жилистыми Ногами сперва пили Scotch, а потом уж начинались пытки.

Но пытки не начались. Наоборот, они долго по-дружески разговаривали, и на прощание Серые Ноги отдали Вредине несколько маленьких бумажек с картинками из тех, что водились в сумочке Жилистых Ног. Софи все это ужасно не понравилось. И вообще дружба Серых Ног с Врединой была для неё уж слишком, или too much, как сказали бы Жилистые Ноги.

2004 г., 3 декабря

«Когда был Ленин маленький, с кудрявой головой,

Он тоже ездил в саночках по горке ледяной»…

Вот в точности такой я и был. Белокурый, кудрявый, с ясным взглядом умницы, и бабка с дедом всё радовались: «наш маленький Ленин!» и уж не знали, где ещё поцеловать. У нас почему-то малыши светлыми рождаются, а уж потом, мужая, темнеют, как скворцы. Может, русские этих птиц так назвали, потому что оперением на армян похожи? Всё-таки «сквор» по-армянски – «одетый в траур»… А чёрт с ними, и с русскими, и с армянами, хотя и те и другие мне родня. Папашка был секретарь райкома в глубинке. Небось, мое имя помогло ему в карьере. Тогда все, кто хотел продемонстрировать лояльность к власти, называли детей Владимирами. Тем более что мать у него была русская. А это тоже лояльность к власти. Правда, в миру все Владимиры мгновенно становились у нас Володами или Ладиками. Я стал Володом, хотя должен был стать Ладиком, так как в росте застрял где-то в шестом классе и остался совсем маленьким.

Дразнить меня боялись – с этим и без папашки директриса разбиралась. Она меня и вправду любила, поблажки делала. А я её терпеть не мог, очкастую. Но вот что я действительно терпеть не мог в своей райцентровской школе, так это математику, физику с химией и прочую херню. Зато руки у меня были, как покойный дед говорил, золотые. И велосипед мог починить, и электросчетчик остановить, и телефонную линию наладить в свою комнату. Сам конуру для нашей собаки соорудил, покрасил. Любил я ее. Еще языки любил, да и у самого язык был трехметровый, как говорила директриса. А какой он еще может быть у единственного сына секретаря райкома? После школы папашка протолкнул меня в Ереванский госуниверситет на филфак. А там одни девицы! Вот и они, как бабка с дедом, уж и не знали, где поцеловать. Я тогда еще красивый был, кудрявый, одевался со спецбазы – с ума сойти!

Однокурсницы активные были, литературные вечера устраивали по домам, а всё больше – в моей свободной от предков квартире. Тогда все сельские секретари получали в Ереване трехкомнатные в окраинных микрорайонах. Если везло с карьерой и перебирались в Ереван, то уже получали в центре. Папашка мой так до конца и застрял в сельском районе, но с доплатой сам обменял на центр. Ну вот, устраивали у меня девчонки литературные вечера, из дому несли пышущие ванилью и корицей горячие пироги, свои стихи и классиков с подвыванием читали:

Я тогда ещё не знал, что это за «мглистый пурпур веселья». Да и Терян не про то писал. Но я попробовал. Попробовал, когда уже в райкоме комсомола работал и вечеринки у меня дома перестали быть литературными. Кодеина по три таблетки глотали и балдели, смеялись до колик даже от вида паучка, забравшегося на стол. Но розового цвета еще не было, нет. Вот в точности в такую пурпурную мглу попал, когда в первый раз внутривенно попробовал. Вот это была красота! Те ощущения космонавта в открытом и именно пурпурном космосе до сих пор помню, хотя больше не повторились. Но до этого много этапов нужно было пройти…

Первая жена была дочка директора завода. Ни то ни сё. Но воспитанная, домовитая. Всё детей хотела, по гинекологам моталась. А откуда я ей детей возьму, если меня уже в Киеве вылечили? Я, когда университет окончил, папашка, с прицелом на комсомольский райком, устроил меня на годичные курсы комсомольских активистов в Киеве. Там и подзалетел. А у них, оказывается, в вендиспансерах фашисты засели. То есть лечить-то они лечили, но еще попутно стерилизовали всех кавказцев. Вы среди окружения поспрашивайте: кто учился в Киеве – после него только холостыми патронами стреляют. Но об этом разве жене расскажешь? Да и надоела она мне своими приставаниями: а что это за порошок у тебя в секретере? а почему ты зарплату так давно не получаешь? а почему анализы не хочешь сдать? С ней расстались по-доброму: папашка тогда еще секретарствовал, заводчик с ним тягаться не стал.

«Ты крутись, ты крутись, карусель, Твоей песенки знаю я хмель…»

Вторая была дочкой заведующей лаборатории. Но не научной, а лаборатории винного комбината. Мама моя родная, это ж какими штофами она нам вино на дом отсылала! И квартиру хорошо отремонтировала, с чешским кафелем и сантехникой. Ну и параллельно мои старались не отстать: от масла и сыра холодильник лопался, мед и орехи на столе не переводились – это они детородности старались поспособствовать. Всё вроде было нормально, но Нинка, вторая жена, была девкой ушлой, и мне пришлось стеречься. Я тогда после кодеина на порошок уже крепко сел, а она заметила. Научился колоться под ноготь большого пальца ноги, а следом выпивать стакан вина, чтоб кайф оправдать. Больно, конечно, в первый момент, но куда от неё денешься, такой заметливой? А шприцы швырял прямо в дворовое окно, пока соседи с первого этажа не устроили расследование: а откуда это шприцы сеются на их головы по вечерам? Нинка, я думаю, сообразила, но промолчала, а пока стала выслеживать, как чекист контру.