Макс Бодягин - Сонница. Том второй

Наутро, мой каварный атец падбил Ивонова написадь маляву аж в целый апком партии о нипадабающем поведении ректара, а сам следом написал маляву тудажэ, что Ивонов от пиренаприжения ибанулся по всей башне, нопал на витерана войны и пыталсе задушидь ево перет литсом опарафиневших от такова биспредела калег па вузу.

Канешна, весь партоктив универсетета впрягся не за Ивонова, патамушта такой яркей геней мазолил им всем патслеповытае бальшевисские глоза, каторые сроду ни адной тиоремы после школы не щупале. Услышив страшную скаску, сачинёную маим папой, котрый могбе стать лутшим сцинаристом Галивуда, октив всей сваей бизвольной массой броселся на зощиту ректара. Ивонова зобрали на следующей день прямо с крыльца уневера. Деда рассказывал маме, шта ректар хароводился с вторым сикретарём апкома коммунистической партеи Савецкаво Саюза, а это премерно то же, шта быть племяником госпаду нашему, спосителю иесусухристу. Абежать таких плимянеков нихарошо, шта Иванову панятно объяснили в дурдоме. Причом, объисняли иму эту нехитрою истену не адин гот и ни два.

Када он асвободился от смирительных пут и благатворных иниекций сульфы во все мяхкие места сваево безумнаво тела, мама нипомнила. Но зато помнила тоддень, када впирвые встретила ево после дурдома. Ивонов шол в фуфайки, наброшеной на голае тело, как бамжара, ево некагда умная галова была укрыта ат маросящева осениво дошдя мохровым палотенцем, словно он стал сихкомъ и обищал неснимать тюрбанъ. Мама гаворила, шта ни в студенчисве, ни после Ивонов ваще не пил, паскоку абещал сибе небухать ищо в той забулдыжной диревне, где все, кроме нево и ево засратых и пожеваных оводаме коров, передохли от нечистой сивушнай барматухи. Аднако после дурдома начал квасеть, как чимпион мира по алкашизму.

Удевительна, что Ивонов, расставшысь с абычным чилавеческим рассутком после многалетнех пытак, сохранил здаровье. Я видил, как он, напремер, помагал какому-та саседу грузидь мешки с цоментом. Чисто хватал мишок подмышку и бижал на третий эташ, как спайдермен, такойжэ шустрэй и худой.

Пад патолком сироцкой хаты Иванова висело дофига кетайских кало кольчеков, а стены и сам поталог насквозь правоняли благаванючими палачкоме из кеоска, в каторам полаумные калдуны прадовали всякею фиганду духовнава направления, типа малиньких талстопузых чилавеков кетайскаво покроя, брослетов из гамна и стекляшег и тонкех сборнеков остро-логических прагнозов о том, куда нада лажица ногами, када ибанет далгожданый Канец Света. Сночала я думал, шта эта густая благовонь исползуецо Ивановым чисто для дизэнфегции памещения, в катором каждей день марально деградируюд один взрослый холостой олкаж и пара олкошей помладше. Это я про нас с Кромам. Акозалось всё слихка закавырестей. Када улёкся первоснег, буто на небе парвался милеон падушек, Иванов в састоянии рамонтичнава падпития паставил бабину с запесью модной тада группэ «Оквариом», глоза ево завалоклизь падозрительной влагой.

Он пару рас шмыгнол носам и расказал, шта родился он и первые нескалько лед жызни асвоил в далекай и загадачной стране Кетае. Ево папу звали Голактеон, шта уже павиргало в састояние гамерическаво хохата нашы низрелые и глупе умы. Сталабыдь, самаво Иванова звали Арсений Голагтеоныч. Если бе нас таг звале, то вся наша канцинтрационая школа бля юнех угаловнеков звала бе нас Асрениями. Но Иванов был гений и ево никто никада не дрознил в глоза. Кроме нас, двух неумнех меламанав. Хатя, дажэ нам было стрёмна ево дрознить – такое биспомащно добрае литсо у нево делалозь в тод мамент.

Таг вод. Папа Голактеон и ево голактеоновый папа, дет Иванова, пачотно трудилесь на Кавыжыдэ, тоись на Кетайско-русской жилезной дароге с мамента, када царскей режым ее там зафигачел. Я нипонил пары маментав из всей этай запутоной истореи, но их то звали абратно на Родину, то ани снова убегали в Кетай. Тоись, не адни ани, там было многа рускех.

Я туд зделаю рилическое ацтупление, как Талстой, каторый любил внизапно бросить песать пра вайну и пужки, и ночать внезапна писать, как дварянин Пиэр Бизухав ористокротически мечтал, глядя в неба, пака прастой нарот далбал фронцуских зохвачеков пад Барадино.

Тока прицтавьте. Вам шиснацать лет. С кем вы можити дружидь в такие слаткие, но бисталковые годы? С прыщавеми подроскаме типа вас. Антон-гандон, Марат-ибанат, Вадя-хуй-сзаде и Лена-раздвегай-калена – диревня Ебантеевка, малодьожный сильсавет в полнам саставе. Ачом с ними можна гаворить? Тока о прыщах. А прыщах в виде сисек, а прыщах в виде хуйов и о прыщах в виде прыщей. Ничево болше, гарманальный взрыф, моск не зодет.

А тут, прикинти – сумашетший с трогическай сутьбой биглец ис Кетая в диревню с каровами. Он был для наз прароком. Увас, дети, каданебуть был сопственый персанальный ибанутый прарок? Паэтаму када вам зохочется мне нипаверить или бросить в миня куском атравленаво кала, чуствуя невъебеный кретический зут в вашех юных побках, падумайте абэтом и скромна укусите сибя за сасок.

Вопщим, Иванов жыл в Порт-Артури и Дальнем, патом в Нонкине или типа таво. Он кагда ночинал расказывать пра свой Кетай, мы забывале пра партвейн, про Родину и маму с папай. Он расказывал, каг кот, каторый по цэпи кругом. Мы сматреле в чорное акно, там фигарил снек, каторый ищо будет фигарить и фигарить полгода, нименшэ. Чорно-белоэ уныние, вакруг пирестройка и строна катица в какую-та жопу, а туд – Кетай, фарфоравые кало кольчики и вся кросота.

Ивонов всё время расказывал пра Марка Поло. Никто из ноучнава саобщисва, скозал наш друк Иванов, нипанимает севодня, как тому Марку Полу удалось объехать весь Кетай без пратонных рокет, касмолётов и прочей ноучно-фонтастической приблуды. Он нелиниво дастал карту и, вазюкая па ней обгрызеным ноктем, пакозал машрут Маркапола, там песдец чирес все пустыни и Авган, где нашы салдаты доблесно умерали низахуйпоймичо. А до них ищо англичаны, а типерь американы и ищо сто лет там все будут дохнудь, патавошта эта такая спицальная строна, штобы там прихадить падыхать в их сранай пустыне пасриди сраных гор. А Маркаполо не подох, а вофсе наебарот, доехал на верблядах до самава Кетая, сахранив розавый цвед леца и бодрась духа. Пицот лет учоные спорят, был таки Маркаполо в Кетае или нет. Ивонов рассказовал, шта и кроме Маркапола в Кетае были красафцы, всякие арабы и иврапейские купцы, гироев хватало, но паскоку они все были линтяи типа нас с Кромом, и песали как мы жэ, каг куритса лапай, то астались за бартом и нипапали в перваоткрыватели. Паскоку Маркапола-то напейсал ибать-копать скока по тем-та врименам, целую энцэклопедею.

Ивонов щетал, что Маркополо путишествовал ва сне на спецальной «мошине снов». И туд я нипонил. Толе ему какая-та месная нянька пра эту мойшыну расказовала на ноч, толе иму учитиль кетайскаво, нидабитый орестокрад, нанитый в те галодные годы за иду и падзатыльнеки, пра мошыну паведал, вопщем, туман. Папа Голактеон уже вавсю работол пиревочиком при савецких доблесных вайсках, збросивших в Жолтое море ипонские зохватничиские орды, и палучал зарплаты стока, што галодные китайчеки толко слюне поттирать успивале. Но вроди ни папа росказовал.