Макс Бодягин - Сонница. Том второй

Ивонов-то ваще каг барен жыл в том Кетае: у папы был лишней вадитель и ватомабиль с аткидным верхам, и мама отуда такая выглядывала краса-залотые-валаса, в шолковом монто. Патом-то, канешно, после таво, как их угараздило вернуцо в немытою Расию, страну робов, страну гаспот, с мамы в Казахстане виртухаи быстро шилка поснимале. Там они с папай Голактеоном и зажмурелась от тубиркульоза, каждэй в свойом трудавом лагире пад стваламе афтоматав. А Ивонова-сератинушку патом какой-то дядя ростил или тьотя, вопщем, какие-то сидьмые воды нокиселе.

Аднако в децтве Иванов жыл, как в фильми Жеки Чана: шырмы, вазы два метра ростам, прочиэ придметы роскаши. Папа ево памогал савецким спицалистам «спасать» кетайскую культуру нихитрым метадом ийо вываза в СССР. Аписывал имущиство Гаминьдана или кокой-та такой мутаты, бирачки к вазам преклеивал, вопщем, несильна пател на такой ацкай роботе после жилезной-то дароги. Сам Ивонов в этат мамент сидел сриди этех вас и шырм, акружоный нянькаме и прочеми холдеями.

Пашивелив сичас сваими чуть павзрослевшиме мазгами, я панемаю, шта Ивонов был савсем салабон, кагда вирнулся из Кетая, и так чодко помнидь он ничево не мок, патавошта ему было, наверна, лет восимь, вжыг сопле руковом и кароткие штонишке. Но апядьжэ он был риальне геней, а у генеев всьо падругому, чем у людей.

Дети, вы ужэ понили ис маей сбифчивай повисти, шта Ивонов был ибанутый. Но он был ниравномерна ибанутый, а врименаме просветлялся, а патом апять пагружался ва мраг бизумия. Но дажэ в нармальном виде, он, нопример, пейсал сваи писулки на стенах таг, каг никада бы ни нопейсал нармальный чилавег. Напремер, у нево были мушские и женскиэ строке. Да-да, в нашим с ваме нармальнам рускам изыке у нево были вотакие строке. Мушские – значед это те, каторыи мы с вами пишем слевонаправо, тоись у нас с ваме толко мушские строки. А у нево была тиория, шта эта лажа, шта таг мы идьом папирёг всиленой, каторая типа перед наме мудра, как Каа перед обизьянаме. Паэтому адну строчко он пейсал нармально, а втарую прадолжал справаналево, как пишуд всякиэ палотенцегаловые мухамеды. Эта типа женьские строки у нево были. Приэтам, Ивонов не утрушдал сибя правиламе переносав, и ево тегзд был как адна бальшая карявая страка, каторая проста вилазь змейкай па абоям. Када у нево прихадил пристуб безумея, им авладевале галоса и он дражал, абняв сибя за плетчи, сидя на кортах в углу, мы плакале ат жаласти, видя, каг несущиствующие духи тирзают иво ибанутый моск, а он думаит, шта ани настаящиэ.

Вам, дети, эта вазмошно пакажецо смишным, но нихуя туд смишнова нед, када умнэй и харошэй чилавек режид сибе груть сталовым нажом, штобы выризать аттуда демана. Вы токашто сиделе и пиле, слушайа Грейд Гик Инзе Скай, кде три тьолке уносяд ваз туда, куда савецкий пионэр даже не знал. Мик – ивот ужэ ваш друк режит сибе груть и плачед, патавошта иму страшшно.

Мы заварачивале иво в кавёр, абматывале иму голаву халодным палотенцем, и ищо инокда он прасил, штобэ иму ищо адно палотенцэ дале в зуббы пажевадь, и так сиделе доутра, тачнее, Кром сидел, патавошта иво дома адинхуй никто не шдал. А я к палуночи ужэ чщатильно сапел в падужку, паказывая радителям, кокой я заебатый мальчег из приличнай симьи. Утрам Кром праважал Ивонова сдавацо в дурильню, кде иму праписывале тоблетке, убивавшийэ иво, как я думаю. Без правожатова Ивонов бы да дурдомо нидаехал бэ, патавошта духи мучале иво и запутывале таг, шта он боялсо зойти в тралебус.

Мы знале, када духи придуд тирзадь нашиво друга снова, у нас была вернайа приметта: он наченал пейсать, пропускайа гластные пуквы. Тлк сглсн. Вы прикинте, кокой ибанизм?! Мала таво, шта у нево строки быле мушские и женьщинские, ищо и гластных звукав небыло. Ваще ацкий ад.

Какда я предал маиво друга Крома, и иво слиды паглотил туман, апускающийсо на релсы, па каторэм поист увазил иво на никому нахуй нинужную, нирускую вайну, мы с Ивоновым астализь адни. Кагта рас к ниму приехала какаята даярка ис каковата калхоза, и йа астался дапивать партвейн, пака Ивонов крутил йэй саски в кустах сирени падакном. И туд, дети, случилозь реалне чюдо: я седел бухой, но нивагавно и нивслюни, проста был хароший и нежнэй, слушайа Кент Ю Хир Ми Нокенг, испалняемую бажественыме алкошаме и норкоманоме Ролингаме… И вдрук я начал панемать эти наскальныйэ писульки Ивонова, всю эту ево хуиту, мушские и женьские строки пирестале смущщать миня, все эти гластные-сагластные, фсьо пирестало имедь зночениэ! Йа увидил. Тачнейе – я Увидил!

Ахуйэвши, йа падбижал какну и заарал: «Ивонов, я вижу! Я вижу фсю хуйню натваих засратых стенах мешду расдавленых тароканов и крававых слидов камаров, каторыи ниуспели увернуцо ат тваиво карающево табка!». Ивонов отлипился ат доярке и зоплакал, йа клинусь, он зоплакал атщастья. Патомушто кашдому, дажэ самаму ибанутаму чилавеку насвете надо, штобы ево понял ходь ктонебуть, пузь дажэ и токойжэ ибанутэй, каг он самъ.

Даярка, канешно, нихуя нипонила. Я вапще низнаю, каг можно таг ресковать и давадь свой идинственый хуй в зубастэй род женьщинам такой внешнасти, но Ивонов штота видил в них. Он вавсех видил штота харошее, нисматря на то, шта люди предале иво, шта люди пытале иво, тровиле иво апасныме тоблеткаме, он всигда видил в них токо харошее. Такова чилавека болше нед на плонете Зимля, а можыд, и на друггих плонетах тожэ.

Какда у Ивонова тикла крыша, ево было очинь жалко. Я падумал, шта если мы с Кромам поедим в Кетай, то можыд найдьом кокой-небуть могический придмет, каторый ево немношко вылечит. Идеоты, хуле. Надобыло ищо верблядов нонять, как Маркапола, и хуйнудь чирез Авган, штобы уш точно падохнуть там, сриди макавых палей и накуреных маджохедов с рюгзакаме, полныме сверхчиставо гераина. Ужэ патом, кагда я ноканец дабрался на ванючем поизде до строны-мечты Ивонова, до фарфорававо Кетая, то понил, кокой-жэ я фиеричный долбайоп, проста унекум. Падробние раскожу патом.

А щас грусная страниджька пра то, как я патирял своиво лутшево друга навсигда, навсигда, навсигда. Никада, никада и никада нибудит у миня такой друшбы, патавошта я мудак, и патавошта слабае чмо и патавошта настаящая друшба вазможна толька в децтве, кагда всё, шта вас можит пасорить – это пласмасовый савок и гавёная мошынка, каторая возит писок из аднаво угла писочницы в другой чирес халмы и реки, слепленые ис тавожэ сранава писка. Патом ужэ ты взраслеиш, атростают воласы на яицах, наченаюца тьолке, патом преходят денги, патом слава и медныэ труббы, и хуяг тыужэ аказываешся тем педорасом, против быть каторыми тибя училе в школе.

Вопщем, мой мерский папа нашол наш планъ пабега в Кетай на майом стале. Я памоиму зокончел первей курз или типа таво.