Макс Бодягин - Сонница. Том второй

Самайэ паливо канешна, шта я был пианый фгавно, в тод страшней день, када папа-прафесар страшна критчал, мохая изресованой схемай пабега, и тока тупо улыбалсе фпапино летсо, каг майскей жуг пиред еблей, нифсилах разабрадь нислова ис папеных зулусскех крикав. Датам и росберать-та былонинада нифига. Фсьо кагфсигда: тибе надо брацо заум, накаво тыравняишся, твой друк… И туд в ево прафесарскай голаве чота бзынькнуло: «А почиму он нивармии, твой этат Кром», спрасил папа, нохмурев сваи мотематические брове. А изуниверситетав тагда зобирале тока в пудь. Каробах и Преднистровиэ шдали сваих малодых гироев, каторые дажэ не патянули бэ на пушичноэ мясо, тока таг, на афтоматные тифтельке.

Наутро, кагда следы партвейна у миня в зотылке наппаминале дымный слет тонущево «Воряга», зосирая мне моск болиу и ужосом, папа вашол в майу падросковую драчильню, глядя, каг я извеваюс от пахмилюги словна глизд, выбрашеный из уютнай жёппы биспащадным пургенам, и скозал: «Это дядявася, замиститиль аблостнова ваинкома. Он памок тибе аткосить от армеи, патавошта я ево папрасил, ноон тагжэ можид снова апридилить тибя в стройбад, кде твая белинькая побка придёцо повкусу грубем рибятам с судимастяме». Дядявася выглядил каг пасланиц из Ада в пагонах и усах на басой голаве а-ля Юл Бринер в роле Катовскаво. «Кде этатпидар?» весило спрасил Дядявася.

Спахмилюги мир итаг кажецо пребежищем деманав, а туд ищо Дядявася. «Самты пидар», успел я храбро бросидь в иво усатое литсо, прешде чем пухлая рука маиво аца, снобжоная для асобой больноты кривыме ортритныме пальцоме модэли сасиска-на-кривом-шомпуре, уибала мне поибалу с токой силай, што я весь ударился апстену каг высморкатая сапля апзабор.

«Выбераи, иле ты, иле он. Ктота зафтра должин обудь сапаги и надедь пелодку на сваю бритую бисталковку», скозал папа, вытирая сваю рукку об нивероятных расмеров прафесарский зат от маей алай нивинай крови.

Таг я призналсо, шта мой идинсвеный друк (нещитая Ивонова) таино жывёд у нас на датче, фпадвальнай камнотухе, кде в мирнае время жыли лапаты и протчая инвинтарь. Сестема была прастая: в уневерсетете Кром ибал адну милуйу пухляфку с групы Ноучнава Комунизма (я нишутчу, у нас прафда бэла такая група на филасовскам факе), каторая правельно прятола иво дакументы и зоседала в студенчискам прафкоми. Дасих пор помню ийо мяхкие бальшиэ буфира, такиэ бальшиэ, шта дажэ нипанятно, каг она ходет. Следующем шагам было прозто ни жидь там, кде ты праписан. Датча у наз была прафесарская, савсеми превелегеями, атапливалазь дажэ земой, и на афтобусе ехадь тудабыло двацать менуд от уневера. Паэтаму ваинкамат никаг нимок нойти зольдата Крома, штобе зобридь иво в сваи зильоные реды цвета хаке… Датехпор, пака исбитый сопственым ацом я не здал ево, сваиво лутшево друга, ванючиму ваинкому с усами, пахожиме ни то на бальшуйу махнатую бабачку, ни то на две песды, прижатыи друк другу клитораме в парыве лизбийскай страсте.

Янимагу простидь сибе такой падлянки. Дасих пор. Ито, шта Кром патом ибанулсе в армеи – полнастиу мая вена, вашачездь гасподин судьиа. Кагда он пришол из армеи, я был в Кетае. Патом мы видилесь всиво рас, он был полнастьу ибанутый чиловег. Мне было страшнодумадь, што он пирижыл на вайне, пака я ибал студентаг и жинился на дуре Лене, штоб она была здарова. Этамой крезд: каждэй гот мне гаворят, шта Кром сново преежжал к своиму ацу. Йа слышу абэтам ат поцанов ис нашиво квортала, ат деваг, с каторыме мы аджыгале в универи, ад сасьэдей, вопщим, атвсякой чиловечиской хуиты, каторую ябы фсю недумая праминял на друшбу с адним тока чилавкеом – Витькай Кромам, еслип он и йа астались темижэ пацонаме, што пианые калбасилезь пад вопли Дырявава Фреди йавонтубрэйкфрииии! Но он низванид. И никада болше нипазванит. Придатилям никада не званят. Дети. Никада, слышете, никада ни за трицоть сиребриников, ни за сорак, ни за финеки, ни за кокие кавришке не придавайте свайу друшбу. Патавошта паслушийте старова гандона: сиребриники праибуца бызтро, так малниеносна, как канчаит малодой ниабучиный хуйок, а стыдоба останеца и будит атравлядь вам кашдую, слышете, кашдую ноч. Как ибучая радиацея в Чирнобыли, каторую нивидно, но ана ездь и панимногу атравляит всьо, куда пападаит.

Кагда я ноучился четадь карявые ивнововские писмена, то нимношко ахуел. Каг тока я тризвел, сразо пирестовал панемадь ходь што-небудь. Каг тока я слехка выпевал (имено слехка), смысел снова праявлялся ис этех катострафических закарявок. Нибуду утамлять ваз, дети, долгиме рилическими апесаниями тучныэх палей и тинистых дубраф, какэта делайут ностоящие взростлые пейсатили, а сразо хуйну судь.

Гиниальне мотематек Ивонов аткрыл источнек нивероятнай силы. Карочэ. Тагда, в то охуеное время смутты, татальной эрегции, паловой ливарюцеи и крушенийа Савецкой Империи, испад абломкав здравава смысела и ноучной кортины мира, на свед божей павылезале всякие клоунэ, типа Кошперовскаво, Джунны, Олана Чумака и протчий экстра-кал, развадящий рукаме на бабло даверчевых язвеников и протчех цынителей ретких форм гимароя. Ани на растоянии рассасывале шраммы, засасывале нестояк, растваряле пазвонки в кончеке изыка и новаабразования в ушных раковенах. Пад их чудким рукавотством древниэ бабушке ночинале ибацо, каг малодые нивесты, даводя своих дедушков да инфарта, манавениэм руг бисплодные дефки ночинале ражать по восимь новэх граждон новай Расии, а нехадящие бальные начинале драчить, каг нинармальные Роны Джэрэми 4 4 Рон Джереми (англ. Ron Jeremy, настоящее имя Ronald Jeremy Hyatt, прозвище – «The Hedgehog»; род. 12 марта 1953) – американский порноактёр и режиссёр, член Гильдии театральных актёров США. .

Ивонов чевото пращетал, шта фся эта масовая экстросенсорная двежуха нихуя ниспроста. Нито Земля налитела на нибесную озь, нито штота сдвинулозь в мешпланетных окалоплодных водах. Калибания джидаевской силы ащутил Ивонов, щетая на абоях сваи жудкие формолы. Сагласно ево умной тиореи, разные древние гародища, каторые трудалюбиво раскапываюд студенты-архиолаги и каторые он видил, пака ездел по всей облости, вазводя сваи каровники, – эта прозто кусочеки пазла, типа шистерёнке адной бальшой острономичезкой мошыны. Ани, носкоко я узпел прачетать, типа кузки абрамления для токой типа линзэ, вод как мы выжыгале в децтве с Кромом.

Асобено прекольно мы с ним так падзрывали энцофалитных клищей, каторые шевелилизь па фсем кузтам, кагда мы с Кромам хадиле в кокой-то ибучий паход с туризтами, пефшыми такие зонудные пестни, шта хателось бросицо в кастьор и сгареть там нахуй, лиж бы не слышадь этава кашмара, типа Олександра-олександра. Я падазриваю, шта эта Олександра – эта такая бародатая багиня туризтов, каторой они паюд гимны, штобы ана не прешла к ним ночьу и ни адгрызла им их бародатые уныле бошки. Мы лавили на сибе этих песдец страшнех клищей, клале на донцэ ималированой крушки и наводиле луппу на этава восьмерукаво Чужова, каторый караячился на скольскай эмале, пытаязь укусидь наши белинькие тила сваим смиртельным хаботком, или чем он там впрызкевает свой ибучий инцофалит. Луппа саберала солничныэ луччи в уский беле пучог и мы медлино вили ево к клищу, кабуто мы – инжынеры Гарены, изпытывающие гепербалоед. Хуяк, пшиг и клежь паздрывался пат смиртельнем луччом. Ура, абликчонно кричале мы, радуязь, шта ищо аднаму каварнаму врогу пришол песдец.