Павел Мейлахс - На Алжир никто не летит

За чайным столом я как-то поинтересовался у одного бывалого: почему я вечно внутренне, а подчас и внешне взвинчен, почему мало сплю, почему часто, как говорится, не нахожу себе места?

— Да, первый год, он — жесткий. Абстиненция.

— И когда она пройдет?

— У всех по-разному. Меня, например, только через год и начало колбасить.

— А до этого? — признаться, я был удивлен таким ответом.

— До этого я в эйфории был! Как же — не пью! Такая сила, свобода. А вот потом, когда эйфория прошла, тут-то и началось.

— А сейчас ты как?

— Сейчас нормально.

— А срок, пардон, у тебя какой?

— Шесть лет, два месяца и шестнадцать дней.

Я и других расспрашивал на ту же тему: когда это кончится? Вынес итог, что в основном, если первый год продержался, то, значит, «зацепился за трезвость». Это не гарантия, здесь вообще нет гарантий — «слетают» и после трех, и после пяти, и после десяти лет. Но такое бывает гораздо реже. Но бывает — никого здесь таким не удивишь. Тем не менее один год — это уже что-то. Часто где-то после первого года уже начинает отпускать. Хотя и только после двух бывает. Всякое бывает.

Не скрою, я многим здесь завидовал. Хотя смешно — когда-то завидовал тем, кто выпьет больше, а теперь завидую тем, кто не выпьет дольше.

Завидовал и их какому-никакому, но единству. Сам же этому единству не принадлежал; понимал, что никогда и не буду. Хотя «двусторонних связей» накапливалось все больше. Многие здесь относились ко мне хорошо, а вот единство — никак.

Насчет же «когда отпустит», то, после того как я походил сюда некоторое время, у меня сложилось впечатление, что многих и до сих пор не отпустило, независимо от срока.

Я был не слишком утешен, но не особо и удручен. Всякое бывает — посмотрим, как будет у меня.

Сергей, лет в районе тридцати. Простые, но не какие попало очки, серьезные глаза под очками, аккуратно подстриженная рыжеватая борода — интеллигентная, даже не без оттенка дореволюционности, — не какая-нибудь хипстерская. Такие во время оно вели у нас семинары: «гомоморфный образ группы изоморфен фактор-группе», далее по тексту, пацаны понимают. Молодой преподаватель.

То есть он был на него похож — я не знал, чем он занимался. Он был неизменно дружелюбен без излишеств и прост в общении, но сам не казался простым. Тем не менее, преодолев некоторую робость, я спросил, как это было у него.

— Мне и с алкоголем было хреново, и без алкоголя было хреново, и по-всякому было хреново. И я пришел сюда.

С тех пор, как пришел, — ни единого срыва, уже больше двух лет.

Сергей был спокоен, не прочь посмеяться. Но часто невозмутимо приветствовал всех: «Доброе утро!» — хотя собрания проходили вечером, в темный сезон года. Мне это быстро перестало казаться забавным. Я поглядывал на Сергея и думал, что, похоже, в нем не закончилась вулканическая деятельность.

Полина пять лет являлась на собрание пьяной. Не каждый день, но частенько. Пять лет! И ничего не выходило. Хотя она и «работала по программе», как здесь говорят, и чего только ни делала. Все равно — чуть ли не валилась, она говорит, на пороге. Но она не отступала.

А потом что-то щелкнуло в ней. И с тех пор она не пьет, уже больше чем пять лет. Но по-прежнему появляется здесь. Наверное, так и будет появляться.

Да уж, всякое бывает.

Например, бывает, когда мама начинает пить по-взрослому, мучит, изводит дочь, пока и та не начинает колдырить не по-детски. Потом же мама бросает. Без психологов, без собраний. Просто попила-попила, да и бросила. Вот так. А вот дочура вляпалась. Пыталась, понятно, соскочить, да не тут-то было, бухала все больше, все тяжелее, едва не загнулась от синьки. И с тех пор — по собраниям. Не пьет уже долго, сколько — точно не помню.

Я слушал эту историю со своим, специфическим интересом.

Как-то, стоя у входа в собрание, куря, расслышал разговор двух бывалых алконавтов и бывалых (и на данный момент успешных) завязчиков. Рассказывали, посмеиваясь, как в одном учреждении умер алкаш, потому что с бодуна ему не удалось накатить пятьдесят граммов. Они сто раз были на месте того алкаша. Но выжили. И стали такими, посмеивающимися.

Заметил, что алкоголики любят считать других алкоголиками, цепляясь за малейший повод.

Как-то раз зашел разговор о силе воли. Дескать, у алкашей ее нет. Сергей был категорически не согласен: вспомнил, как он, например, в крещенский мороз, околевая с похмелья, пять километров топал по шпалам, чтобы добыть какую-то промышленную спиртосодержащую гадость, от которой «тебя как будто пронзает насквозь, как раскаленным стержнем».

Я подумал, хотя и не сказал, что в нашем контексте проявлением силы воли обычно называют отказ от желания, сколь бы сильным оно ни было, а не достойную восхищения настойчивость в его осуществлении.

Один парень на полном серьезе мне втолковывал, что только тот впитает здешние премудрости и станет чистым и трезвым, кто имеет не более одного высшего образования. Проводились специальные исследования — если одно высшее, то еще терпимо, шанс вполне даже есть; если два — много хуже, но все-таки не безнадежно, а вот если три — то все, конец.

От жопы отлегло… Хвала создателю, у меня всего только одно.

Анатолий, в прошлом инженер, слегка постарше меня. Большой, толстый, даже черты лица особые, толстяцкие. Небольшие глаза смотрели глуповато-внимательно — не в обиду ему будь… Время от времени он поводил головой, словно инспектируя, с такой же внимательностью. И вышагивал важно, малость потешно. Но он был умный мужик.

Он был реальным инженером — непосредственно связанным с производством. Одно время мы с ним довольно близко сошлись. Судя по автоматической жадности, проявляемой им к чему угодно — как оно работает, какие конкретно детали, можно ли улучшить, — я подумал, что он, похоже, был хорошим инженером, настоящим.

Ну, жил-был инженер, впахивал как папа Карло, читал себе Стругацких. Я не знаю, какая резьба там сорвалась. Что к этому привело, долго ли вело. (Вообще, я не знаю предысторий; приходится рассказывать только то, что на поверхности.)

В общем, Анатолий загудел. Да так, что от одних только его рассказов мне плохело. Только от одного его запойчика, месячишка этак на два, лично меня вынесли бы вперед ногами, даже не дав завершить запойчик. А он так жил годами. Психозы, отваливающаяся печень, клиническая смерть. Но, походу, он был крепыш. Остался жив.

Не пьет одиннадцать лет.

Сейчас работает, более-менее зарабатывает — как я понял, инженерские умения пригодились, мастерство он действительно не пропил. Но параллельно с этим он еще и мотается в один бесплатный рехаб, работает там за какие-то слезы, помогает алкашам, у которых не получается.

Но больше всего меня поразила такая история.