Владимир Шнайдер - Ненастье

Слёзушкин почувствовал себя крайне неловко и, опустив глаза, стал теребить подол рубахи.

— Шибко, Семён Поликарпович, жалко мне расставаться с домом, — высморкавшись, продолжила жена. — Ить почитай всю жизнь здесь — сорок один годок, как один день. А на старости взять и уехать. А ну как там суседке не придёмся? Тады как? Боюсь я, Семён Поликарпович … К тяте с маменькой кто на могилки ходить будет? Тоскливо им будет по родительским дням, когда ко всем придут, а им никто и яичушка не положит.

— Воля ваша, Ксения Степановна, — обречённо произнёс Слёзушкин. — Неволить не стану. Что ж … Бог даст и здесь переживём эту смуть.

За окном стемнело. Дождь сменился ветром. В наступившей за столом тишине хорошо слышалось его нудное, навевающее тоску завывание. Фитиль в лампе обгорел, пламя уменьшилось, в комнате стало темно и как-то неуютно.

Поднявшись, Слёзушкин задвинул плотнее занавески, и снова сел. Когда вдруг то, чего сильно ждал и хотел и почти взял в руки, бесследно исчезает, на душе становится пусто, как в кадушке ближе к лету. Кто-то кидается пить горькую, кто-то засучивает рукава и бросается на всех подряд, кто-то стреляется или вешается. Всё зависит от того, что исчезло и какова натура потерявшего. У Слёзушкина, можно сказать, пропала дорога в спокойное, светлое будущее. Да, да, именно спокойной и светлой представлялась ему его жизнь в селе. Хотя и не знал он, в каком именно, но был уверен, что так оно и будет. И уже когда самая сложная, на его взгляд, часть дела сделана — хлоп, и дорога перекрыта. По складу своего характера пить горькую и буянить он не способен, стреляться и вешаться — тем более, остаётся одно — лечь и уснуть. А там, что Бог положит. Как говорится, чего Бог не даст, того никто не возьмёт.

Ксения Степановна, видя, что сильно расстроила супруга, предложила другой вариант.

— Семён Поликарпович, — несмело заговорила она, — можа дом-то не обязательно продавать, а так …

— Как?

— Заквартироваться у кого бы то на год, а как всё это поутихнет и возвернуться?

Слёзушкин помолчал.

— Оно, конечно, так-то было бы сподручней, да вот, Ксения Степановна, сама знаешь — жалованье-то мне давненько не выдавали.

— Невелика беда. На первое время денег сыщем.

Слёзушкин посмотрел на неё с удивлением: восемь лет они живут вместе, и первый раз он слышит, что она может сыскать денег! Уж не бредит ли она?

— Кто же их потерял-то для нас?

— А никто. От матушки покойной в шкатулке немного драгоценностей осталось. Половину продать — думаю, до весны нам на прожизнь хватит… Жалко их, но дом-то жальче.

Слёзушкин посмотрел на супругу с уважением и нежностью. Видно, не отвернулся ещё от него Господь Бог. А какую жену послал — сущий клад!

Ксения Степановна, получив от мужа взгляд, преисполненный уважения и нежности, вознамерилась было тут же принести шкатулку. Но Слёзушкин остановил её:

— Что вы, Ксения Степановна, ненадобно. Утро вечера мудренее, тогда и посмотрим. А теперь поздно, ко сну пора отходить.

— Ах! Господи, Боже мой!.. Совсем запамятовала, — спохватилась супруга и, прижав ладони к груди, виновато посмотрела на мужа. — Вы уж не гневитесь, Семён Поликарпович, сами знаете, память у меня што решето. Стеша давеча прибегала, как токо вы подались к старосте. Взбалмошная вся, говорит, в лечебнице окно высадили, то, што со стороны гусиной лужи. Одна она побоялась туда заходить, вот за вами и прибёгла. Надо, говорит, зайти бы, посмотреть да прибраться.

После предложения супруги использовать для переезда в село драгоценности родителей, душа Слёзушкина вновь налилась надеждой на спокойную, размеренную жизнь в тепле, уюте и достатке. Настроение поднялось, и ко сну он отошёл бы с покойной душой и светлыми мыслями, если бы не это известие.

«Что же это в миру деется-то? — пустился в переживание Слёзушкин. — Что ни час, то известие, одно другого хлеще. И кому понадобилось лечебницу громить? Неужто с умыслом обокрасть? От ить напасти-то, а!?»

Тяжело вздохнув, он посмотрел на супругу.

— Может, взять фонарь да сходить?

— Бог с тобой! — испуганно замахала та руками. — Куда это на ночь глядючи-то, Семён Поликарпович? Даже и не помышляйте — не пущу! Хватит, и так претерпели вон сколь всего. Нет, нет!

Слёзушкин и сам понимал, что идти сейчас опасно, и обмолвился о намерении сходить так, для очистки совести, и в полной уверенности, что этого ему не позволят.

— Ладно, — согласился он, — утром схожу за приставом и вместе с ним сходим, посмотрим.

— Вот это правильно, — одобрила супруга, убирая со стола остатки ужина, — а то мало ли што там натворили. Пускай власть сама видит.

Ночь Слёзушкину показалась неимоверно долгой и тяжёлой: в голову лезли нехорошие мысли, он часто просыпался, ворочался, прислушивался. За окном неистовствовал ветер, он бил в окна, дверь, толкался в стены, дёргал крышу. Повалтузит, повалтузит дом, отойдёт и потом набрасывается с новой силой. Порой Слёзушкину казалось, что вот-вот он выдавит стекла или сорвёт крышу. И в страхе он замирал. На своём веку ветра такой силищи он не помнит. Видно, и природа с ума сошла. А Ксения Степановна ничего, посапывает себе преспокойно, как младенец.

К утру ветер вымотался и стал стихать. Слёзушкин успокоился и заснул. А когда проснулся, в комнате было уже светло. За окном тишина. Лишь ветки тополя, растущего через дорогу, слегка покачиваются. Из передней комнаты плывёт вкусный запах пирогов. Слышится чоканье ходиков и тихое пение супруги. Иногда, когда у неё очень хорошо на душе, она что-нибудь напевает. Слёзушкин сладко потянулся. Хотя ночь выдалась тяжёлой, настроение было хорошим.

«Господи, как сладостно! — подумал Слёзушкин, блаженно улыбаясь. — Всю бы жизнь так. И большего счастья не надо».

Полежав несколько минут с закрытыми глазами, он встал.

На столе, возле самовара, стояли блюдце с варёными яйцами, солонка, плетёная тарелочка с хлебом, тарелочка с румяными пирогами, вазочка с вареньем и блюдце с тонко нарезанными кусочками солёного сала. Его Слёзушкин очень любил и потому, как только увидел, сглотнул обильно выступившую слюну.

Ксения Степановна встретила мужа улыбкой.

— Выспались, Семён Поликарпович?

— Да уж, голубушка, Ксения Степановна, нынче всласть, — соврал он, не желая расстраивать супругу.

Пока он плюхался у рукомойника, она принесла ему свежее вышитое полотенце. Вытершись, он прошёл к столу и, желая доставить супруге приятное, всплеснул руками.

— Экая прелесть! Это по какому случаю у нас нынче такой завтрак а, голубушка? Ты прямо у меня кудесница!

Ксения Степановна аж зарделась и, довольно улыбнувшись, пожала плечами.

Уплетая завтрак, Слёзушкин соображал: с чего начать разговор о продаже драгоценностей? Ему почему-то думалось, что супруга об этом уже забыла. А он, будь его воля, отдал бы все драгоценности, будь они его, без всякого торга. Лишь бы сбежать из этого очумевшего города. Но, увы! Драгоценностей у него нет, и потому приходится уповать только на супругу. Насытившись и выйдя из-за стола, он так и не придумал, с чего завести разговор. А сказать напрямую, в силу своей скромной натуры не мог решиться.