Владимир Сумин - Байки из мавзолея. Роман в анекдотах

Пока Владимир Ильич разрабатывал модель революции в отдельно взятой стране, Надежда Константиновна неуклонно искала: писала письма, вела переговоры.

И однажды она привела в дом незнакомого мужчину.

— Знакомься, Володя! — сказала она. — Савва Морозов.

— Очень приятно, товарищ Морозов, — проговорил Владимир Ильич.

— Вообще-то я не товарищ, — смутился тот.

— Это известный капиталист. Владелец мануфактур, — со значением сообщила Надежда Константиновна. — Как Энгельс.

— Хм! А я, батенька, журналист!

Владимир Ильич слегка сощурился, заложил большие пальцы рук за жилетку и покачался — взад-вперед — на носках и пятках. Любой бы догадался, что перед ним никакой не журналист, а фигура поважнее и позначительнее.

— И что же вас, батенька, привело в центр борьбы рабочего класса? — благодушно осведомился Владимир Ильич.

— Хочу в ней поучаствовать. Лично!

— И каким же образом?

— Действуя по вашей теории слабого звена.

— Ну-ка, ну-ка! — поощрил его Владимир Ильич.

— Мы вступили в империализм — высшую стадию капитализма, канун революции.

— Верно!

— И старый мир будет рваться в слабом звене.

— Архиверно!

— А страна эта — Россия!

— Правильно!

— Но и в стране может быть свое слабое звено.

— Предположим.

— Мои мануфактуры и есть это слабое звено!

— В чем же их слабость? Нет прибыли? Задавили конкуренты?

— Прибыль хороша. И конкурентов близко не видно.

— Так в чем же дело?

— Рабочих жалко. Эксплуатирую их бессовестным образом.

— Прибавьте зарплату. Сократите рабочий день.

— Не могу. Разорюсь.

— И что же вы решили сделать?

— Хочу отдать мануфактуру рабочим. Ввести их прямо в коммунизм. Как завещал Маркс. Без бурь, революций и потрясений.

— Это поразительно неверно. Это политическая близорукость.

— Почему? — опешил Морозов.

— Это же элементарно, батенька. Получив в свои руки средства производства, рабочие перестанут быть рабочими. Они превратятся в капиталистов, перестанут трудиться, уповая на прибыль. Их пролетарское сознание начнет смердеть и разлагаться. И мы вместо приближения светлого будущего всего человечества, будем его отодвигать, превращать в несбыточную мечту.

— Я думал о счастье рабочего человека, — растерялся Морозов.

— И заблуждались, глубоко заблуждались.

— Так ведь сам Маркс говорил о рабочем классе.

— Верно. О классе! А не об отдельном рабочем.

— В чем же разница?

— Отдельный рабочий может быть эгоистичен, меркантилен, ориентирован на личное потребление. Как говорится, в любом стаде может быть паршивая овца. А рабочий класс — это передовой отряд общества, двигатель истории.

— Как же помочь рабочему классу?

— Выразителем интересов рабочего класса выступает течение марксизм. И представитель его перед вами.

Владимир Ильич побарабанил пальцами по жилетке и снова покачался на носках.

— Как же мне следует поступить? — озадачился мануфактурщик.

— Очень просто. Продолжайте работать. А прибыль на улучшение жизни рабочего класса приносите сюда.

— Вам?

— В центр борьбы, представляемый мной. Помогите рабочим!

Савва Морозов ушел весьма обескураженный и озабоченный. А Владимир Ильич радостно сообщил Надежде Константиновне:

— Кажется, у нас появился свой Фридрих.

Что произошло с Саввой Морозовым — загадка. Может, совесть заела. Может, крышу по пьянке снесло. А может, решил прикупить себе немножко марксистов. На манер домашнего зверинца. Как бы то ни было, но деньги — и немалые! — он стал давать регулярно.

Кончилось это печально. Как-то в Лондоне, передавая очередную порцию денег, Морозов поинтересовался:

— А что будет с капиталистами, когда победит пролетарская революция?

— Они будут уничтожены.

— Убиты?

— Уничтожены как класс. Не физически, а диалектически. По закону отрицание отрицания. Когда уничтожение означает не разрушение, а создание предпосылок для развития.

— Как это?

— Из зерна вырастает растение. Растение и есть отрицание или уничтожение зерна. Из растения, в свою очередь, формируется колос. Который является уже отрицанием или уничтожением растения. Мы снова получаем исходный продукт — зерно. Но в уже большем количестве. Это и есть отрицание отрицания.

— А что же буду делать лично я?

— Продолжите руководить заводом. У вас будет жалование, премии, профсоюзные путевки в дом отдыха. Примем вас в марксисты, наконец.

— Спасибо. Премного благодарен.

К сожалению, такая перспектива не увлекла матерого капиталиста. Хотя деньги он давал. Но вскоре покончил самоубийством. Видно, с головой у него было все-таки не совсем. Но это было намного позже.

Марксизм и Владимир Ильич всегда казались неразделимы. Он это ученье дополнял, развивал, внедрял в широкие пролетарские мысли. Приспосабливал для всего мира вообще и для России в частности. Убеждал других в его правоте и справедливости.

Вроде бы — какие тут могут быть вопросы?

И все-таки шевелится какой-то червячок сомнения: а верил ли он в него сам? Был ли так убежден лично в его непогрешимости? Или просто видел в нем источник дохода?..

В эмиграции Владимир Ильич иногда заглядывал в казино — отвлечься. Играл он обычно по мелочи — так, супруге на бижутерию и косметику. Или себе на пиво.

Как-то собрались у него приличные деньги — Коба прислал, Морозов отвалил, сам получил гонорар за книгу, и он решил сыграть по-крупному. Дело шло к осени — нужен был на макинтош. И супруга просила шубу из енота. Заяц тут был не в моде.

И надо же — не сложилось. Проигрался в пух и прах. И с оставшейся полусотней франков отправился в ближайшую пивную — запивать горе.

А там как раз коротали время его иностранные коллеги: немцы Карл Либкнехт со своей подругой Розой Люксембург и француз Поль Лафарг, зять Карла Маркса.

— О, привет! Почему такой грустный? — набросились на него соратники по борьбе.

— Да вот, знаете — пролетел! — развел руками пролетарский вожак. — Заглянул на минутку в казино…

— Бывает! — выразили ему сочувствие товарищи, когда он поведал им свою историю.

— У нас тоже денежные неприятности, — сообщила Роза Люксембург.

— Да, да! — подтвердил Карл Либкнехт.

Они рассказали, что зарабатывают чтением лекций про торжество коммунизма и сбором денег на мировую революцию.

Последнее время — полный обвал: народу собирается мало, дохода нет. Они уже проели заначку и не могут уехать в Париж, где хотели бы продолжить свою просветительную деятельность.

— Выходит и вы пролетели? — покачал головой Владимир Ильич.

— Выходит!

— Так ведь и я тоже! — подал голос Поль Лафарг. — Крупно финансово пострадал.