Михаил Гарцев - Низкий вид литературы

Не то, чтобы пойти назад,
Мне б оглянуться…
Нельзя вернуться, говорят,
Нельзя вернуться…
Не потому, что путь далек
И сборы долги,
А просто шевелит песок
Другая Волга,
И, уклоняясь от воды
И пенных кружев,
Другие тянутся следы
По краю суши…

Я написал немало строк,
остановиться б…
И оглянуться… Видит бог —
я, словно птица,
клюю мыслишки наугад,
из тривиальных…
Но дамы лестью наградят:
«КАК ГЕНИАЛЬНО!»
Да вот банальности, увы,
живут недолго…
И на песке мои следы
смывает Волга.
Другой Егорыч и пиит
вам тронет души,
и пенных кружев горький стыд
меня задушит.

Любовь, дочь стихий, порождение ветра и пены,
Томилась меж водных валов от начала веков,
Но как-то, должно быть, дурачась, бежала из плена,
Достигнув, откуда-то взявшихся, вдруг, берегов…

Погода ль в тот день, средь зимы повернула на лето,
Достала ли качка иль что-нибудь, качке подстать?..
Слепые семь нянек, семь волн шли за нею по следу,
Ударили в берег и схлынули – нет, не достать!

А та пронеслась невидимкой по горному склону,
По голым полям, где еще ничего не росло
И, видимо, что-то задев, изменила законы,
Когда на крутом повороте ее занесло.

Лишь атом запнулся за атом, но лопнули путы
И тяжко вздохнула Земля, вырываясь из сна…
Никто ее стон не услышал, но в эту минуту,
Впервые, всему вопреки, наступила весна!

Раф Аймалетдинов – сын ветра, стихии и пены
томился меж водных валов от начало веков.
Но раз Аполлон Рафу дал вдруг по попе коленом,
и Раф побежал и достиг как-то вдруг берегов.

Погода ль в тот день, средь зимы повернула на лето,
достало ли «Эхо Москвы» или что-то подстать?
Но Раф почему-то решил, что пора быть поэтом,
и стал вдруг стихи между делом зачем-то кропать.

Стихи понеслись невидимкой по горному склону,
по голым полям, где ещё ничего не росло.
Проникли в печёнки, в сердца… Пошатнулись законы…
Но вдруг на крутом повороте стихи занесло.

И слово запнулось за слово… НО лопнули путы!
И автор вздохнул, победив стихотворный маразм.
Никто его стон не услышал, но в ту же минуту
ВПЕРВЫЕ наш Раф испытал небывалый оргазм.

Бандит в России больше, чем поэт!
Бандит здоров, силен, авторитетен,
Широк в кости, накачен и нает,
Чего совсем не скажешь о поэте!

Бандит в России больше, чем в чести!
Всегда в трудах – откатывает, пилит!
Да он один способен унести,
Чего и сто поэтов не осилят!

Бандит в России больше, чем бандит!
Он – наше все! Он альфа и омега!
Он царь и бог, что неусыпно бдит,
Готовый, равно, к бою и к побегу.

Поэт в России вечно в дураках!
Кого будить твоя способна лира?
Россия спит и носит на руках
Чугунный крест под песню о сортирах…

Бандит в России – не поэт.
Поэт в России – не бандит.
А Раф здоров, силён, нает,
и за обоими, мля, бдит.
Не смей, бандит, писать стихи.
Поэт, не смей пилить, стрелять…
Бандит, замаливай грехи,
гони всех в бога душу мать.
Бандит, ты больше, чем бандит!
Поэт, ты больше, чем дурак,
бандитом будешь ты побит,
но он тебе, поэт, не враг.
Пусть для него любой сортир —
то место, где пора мочить.
А для тебя, поэт, весь мир —
то место, где бал правит КИЧ.
И вас пора перемешать:
бандопоэт, поэтобанд…
Амаль вас будет крышевать,
он азиатский Хан и Гранд.
Чугунный крест сорвёт Амаль.
Россия вспрянет ото сна,
и самиздатская скрижаль
увековечит имена.

Наплевав ему в харизму,
Невзлюбили молодца
За любовь к патриотизму
И нездешний тип лица…

Где ж ты, суд – не СИшный, правый?
Где ж вы, судьи, гой еси?
Где ж ты, авторское право?
Нету правды на Руси!

Топчут русского поэта,
Бьют майорским сапогом!
Не смолчит поэт на это!
Так ответит – огого!..

Так приложит, елы-палы!
Так культяпнет, что держись!
Пропадайте его баллы!
Улетай с обрыва жизнь!

Если что его задело,
Наш Исакыч не смолчит!
Делай киллер свое дело,
Делай черное в ночи!

Вейся вороном, падлюка!
Бей не в бровь, а сразу в глаз!
На кого ты поднял руку,
Понимаешь, п*дорас?!

Понимаешь… Эх, служивый!
Против правды – кто ты есть?!
Ведь поэты тем и живы,
Что чисты, честны, не лживы
И имеют Ум и Честь!

Посмотрел на сё татарин,
ну, Амаль – антисемит.
И сказал:
«Хамите, твари,
Миша – признанный артист.

Модераторы, майоры
и другая шелупонь…
Модеральником и шпорой
Мишу Гарцева не тронь.

Нет честнее и добрее
корефана моего,
хоть приличного еврея
не встречал я до него.

Всё встречались недотёпы,
спекулянты и рвачи,
но скажу я вам без трёпа —
это лучшие врачи…

А какие адвокаты,
шахматистов лучше нет…
Шли все мимо моей хаты,
но забрёл один поэт.

И узнав поэта Мишу,
я проникся всей душой.
Я теперь для Миши – крыша.
У меня кулак большой.

Засажу его в майорский
разжиревший афедрон.
Черен мой хоть не сапёрский,
но майора ждёт урон.

Модератор, слушай, душка,
лучше Мишу не тревожь,
а не то достану пушку…
Пробежит по тельцу дрожь.

Залупаться на поэта
никому теперь не дам.
Всем принять как данность это!»
Подпись: Раф Амаль Ван Дам.

Помнишь, дымкой горьковатой
пахли дворики Москвы,
шаркал дядька бородатый
инструментом для листвы.

Нынче дворник помоложе,
обновлён московский стиль:
пахнет выхлопом и, боже,
лист в мешках везут в утиль.

Неудачную поэму
жёг поэт – и нет как нет.
Грустно… но давно не в тему:
всё проглотит интернет.

Жил-был мальчик Бородавкин,
нарушал грамматик строй.
Бородатый дворник травкой
угощал его порой.

Нынче стал он сирый, старый,
вечно шаркает башмак.
Интернет ли, листья, бары…
Погрустнел Петюнин зрак.

Всё не в тему: травку ль косит,
пьёт ли божью он росу…
То поэзии не осень,
то, Петь, климакс на носу.

Мой плащ, пошитый просто, без затей,
Мне служит на износ. Четыре года
Я прячусь под него от непогоды,
Спасаясь от ветров и от дождей.