АlshBetta - Русская [СИ]

— Изза, — Серые Перчатки гладит меня по голове, как маленькую девочку, пока тщетно стараюсь прекратить столь вопиющее безобразие, вырвавшись от него, — все в порядке, все хорошо… ничего страшного.

Конечно, ничего. Для него. Потому что не его рвет. И не при том человеке, от которого все время хочется сбежать. Как от Ронни…

— Извини меня, — просит, позволяя облокотиться на себя и тем самым удержаться. Собирает в пучок мои волосы, откидывая их за плечи, чтобы не мешали. На женщин, глядящих на меня с отвращением, внимания не обращает — в нем самом подобного нет, — такого больше не повторится.

Я ничего не отвечаю. Не хочу, не могу и даже понятия не имею, что именно должна сказать. Начинает трясти так же, как в прошлый раз, в понедельник, когда впервые увидела Аметистового. Только в этот раз темно не становится, свет не гаснет, и я не засыпаю.

Сейчас поправляют мое пальто, застегивая его самостоятельно и очень быстро, без особых усилий, сейчас медленно, выверяя каждый шаг и переступая через рвоту, доводят меня до машины.

И когда, в конце концов, оказываюсь в салоне и вжимаюсь лицом в кожаную обивку заднего сиденья, я готова сгореть от стыда. Но даже этого не достаточно — я не теряю сознания.

Зато слышу кое-что. Причем произнесенное явно не для моих ушей, потому как тот тон, который был прежде у Эдварда — мягкий, беззлобный, — и который сейчас — жесткий, хлесткий, пропитанный, как густым шоколадным сиропом мой любимый десерт, ненавистью — абсолютно разные.

— Больше никакой выпивки!

Когда я открываю глаза, никак не желающие этого после долгого сна, первое, что понимаю: здесь есть окно. В моей комнате, вместо репродукции Дали, есть вполне нормальное, человеческое, с толстым стеклом и белым подоконником окно. И свет из него, пусть пока сумеречный, едва заметный, но идет. Окрашивает комнату и простыни, в которые я завернулась, в серый цвет.

Второе, на что обращает внимание сознание, — кровать не моя. Она более узкая, ее покрывала тоньше, а подушки не полукруглые, как мои, а прямоугольные, в хрустящих белых наволочках. И пахнут они не порошком Роз, не раз смешанным с отбеливателем из-за моей неосторожности, а чем-то чужим, незнакомым, нещадно бьющим по рецепторам.

И третье, что довершает мою прострацию, это приветствие. В пустой, всегда жаркой комнате, в которую и Розмари-то заходить старается после обеда, не раньше, приветствие… мужским голосом.

— Доброе утро.

Я моргаю, прогоняя дымку перед глазами — делу помогает мало.

— Что?..

Тишина, занимавшая свой трон всего каких-то пять секунд, снова безбожно свергается:

— Доброе утро, Изабелла, — повторяет мне голос чуть четче и чуть громче. Его обладателю наверняка требуется ко мне нагнуться.

И вот тогда, когда появляется возможность из близи рассмотреть лицо говорящего, узнаю Эдварда. После всего, что вчера случилось, его в принципе сложно забыть.

— Т-ты?..

Он медленно кивает. Подтверждая свои слова, чуть приподнимается и дергает за шнурок в полуметре от моей головы. Загорается маленькая лампочка, и свет, разбавивший, благодаря ей, темноту, отметает любые сомнения.

— Но это же… а ты?.. — я теряюсь. Сопоставляя факты, соединяя воедино незнакомые простыни, лампочку над головой, окно… путаюсь. — Подожди…

Эдвард еще раз кивает. С терпением, каким могут похвастаться не все родители, смотрит на меня, готовый при дозволении объяснить.

Он сидит на краю кровати, возле тумбочки, в фланелевых брюках и трикотажной серой кофте, чей ворот очерчен темно-синей лентой и выглядит еще лучше, чем во вчерашнем деловом костюме. К тому же, на его лице ничего не изменилось — та же продуманная щетина, те же волосы, темные, только чуть более взлохмаченные, и те же глаза. Правда, сегодня в них только доброжелательность, ничего другого. Он свеж и бодр, а я с утра обычно выгляжу хуже зомби…

— Это не резиденция, — подвожу итог я, в конце концов распределив события по нужным пазам.

— Нет.

— А что тогда?

— Моя квартира, — невозмутимо разъясняет Эдвард.

Хорошее начало…

— Зачем? — во мне нет интереса, он мигом пропадает. Просто нужно спросить.

— Если бы я вернул тебя в таком состоянии, Изза, Рональд бы больше не доверял мне, — как прописную истину сообщает мужчина. Его взгляд чуть стынет.

— Доплати еще миллион, — бормочу, выгибаясь и устраиваясь на простыни как можно теснее, — и можешь убить меня.

Неудачная шутка, которую в принципе можно счесть и правдой (но за большую сумму, конечно), на Каллена впечатление не производит. Он делает вид, что ничего не слышал.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально… я долго спала?

— Восемь часов, — с точностью, которая слишком часто мне неподвластна, докладывает Эдвард, — но что значит «нормально»? Мне стоит вызвать тебе доктора?

Его забота начинает меня нервировать.

— Только если с коньяком, — язвительно отвечаю, отворачиваясь от него, — у меня болит голова.

— Это неудивительно после двух коктейлей, — сухо отвечает Серые Перчатки, — но помочь я смогу.

Обращает мое внимание на стакан с водой и две таблетки на тумбочке.

Это, наверное, единственный раз, когда я без колебаний на что-то соглашаюсь. Сажусь на кровати, вынуждая Аметистового отодвинуться, и принимаю свое лекарство в надежде, что станет легче.

Выносить его общество напополам с похмельем для меня слишком сложная задача.

Хотя за вчерашнее, конечно, стоило бы поблагодарить…

— Спасибо, — пусть считает, что за все. Обойдемся без уточнений.

Поворачивает голову влево и — неужели? — краешком губ улыбается.

— Пожалуйста, Изза.

Я медленно допиваю воду в стакане, одновременно знакомясь с пространством, в котором оказалась. Комната без особых изысков, с высоким потолком, голубоватыми стенами и минимальной мебельной обстановкой. Есть кровать, есть кресло, есть торшер рядом с ним и журнальный столик. А еще — комод, но он, похоже, встроенный. И небольшая картина — из пазлов, вероятнее всего Венеция — напротив кровати.

Все подчиняется светлой цветовой гамме — нарушает ее ярким пятном лишь картина. Но смотрится стильно, признаю. Даже слишком для мужчины…

— Ты отвезешь меня домой? — негромко спрашиваю, решая, что сегодня подойдет и неформальное общение. В конце концов, он сам его начал.

К тому же, этот день в принципе не будет нормальным и желанным для воспоминаний. Все вчерашнее воспринимается через своеобразную призму, и мне в какой-то момент кажется, что это не более чем сон. Все, что было. И то, что есть.

— Конечно. Мы позавтракаем — и отвезу, — тем временем дает ответ Эдвард.

Я морщусь, как только всплывает напоминание о еде. Это — последнее, чего мне хочется.