АlshBetta - Русская [СИ]

Элли, устроившись у моего левого бока, с интересом рассматривает роскошную гриву короля Муфасы. Она ведет по объемной картинке краешками пальцев, будто старается ощутить шерстинки.

— У Симбы красивый папа.

Софина, приникнув к моему плечу с правой стороны, пристально смотрит на царствующего льва. У него добрый взгляд, который улыбкой отражается в глазах маленького львенка, восхищенного видом отца.

— Наш папа красивее.

Я улыбаюсь такому вердикту трехлетней дочери, не в силах, впрочем, с ней не согласиться. Ангелина тоже не спорит, кратко кивнув. Просительно оглядывается на меня.

— Мамочка, что папа сказал Симбе?

София-Дарина, чуть поерзав на своем месте, внимательно меня слушает. На ее хорошеньком личике появляется капля хмурости от нетерпения. Внешне совершенно одинаковые, по характеру наши с Алексайо девочки абсолютные противоположности — неуемная энергия Софины дополняет тихое умиротворение Элли, давая девочкам все условия для отличного общения. Они понимают друг друга с полуслова, прекрасно умеют друг друга подбадривать и успокаивать, будто чувствуя нужные моменты, а ведь обеим нет еще и четырех.

— Он сказал ему, девочки, что даже большим и храбрым королям иногда бывает страшно.

Ангелина, недоуменно моргнув, аккуратно переворачивает страничку обратно. Разъяренно рычащий Муфаса загораживает маленького львенка от голодных гиен.

— Он испугался, что его укусят?

— У них страшные зубы, — Софина, поморщившись, льнет к моему плечу, — они, наверное, очень больно кусаются.

Я нежно целую макушку дочери. Ее шоколадные волосы, точь-в-точь мой оттенок, еще и подвивающиеся на концах, отросли практически до плеч. Вряд ли у меня когда-нибудь поднимется рука постричь их, даже если Софин чудом позволит это сделать. Не только я знаю, насколько нашему папе нравятся длинные пушистые локоны.

— Он испугался за своего сыночка. Он никому не позволит его обижать.

— Тогда он такой же хороший, как наш папа, — подводит итог Элли, возвращая страницу обратно. Теперь смотрит на Муфасу с гордостью. Нерешительно оглядывается за мою спину, на окно. Но там пока ничего не происходит — все та же истинно-русская метель и характерные для декабря пятнадцать градусов со знаком минус.

На Ангелине светло-серое домашнее платьице с изображением маленького Снуппи. Он сидит на небольшом сугробе, увлеченно мастерящий снеговичка своими красными варежками. Я не смогла пройти мимо этого платья в детском магазине именно из-за его рисунка. И Элли, и Софин, вдохновленные скорой поездкой в Россию, к снегу, восприняли новый наряд с самыми положительными эмоциями. Все-таки быть им модницами, не иначе — теперь не только Ксай балует принцесс новыми платьями, но и я.

— Родители очень сильно любят своих детей, лисята. И мне, и папе весело, когда вы улыбаетесь, и ему, и мне грустно, когда вы плачете. У Муфасы и Симбы то же самое.

Софина, чье личико становится сострадательно-встревоженным, тянется к моей щеке. Очень нежно меня гладит.

— Не грусти, мамочка.

Элли, потянувшись вперед, поддерживает сестру — утыкается носиком в мое плечо, демонстрируя свою близость.

— Пожалуйста…

Я ласково, с огромным удовольствием обнимаю их обеих. Недочитанную книжку кладу на колени, никуда она не денется.

— С вами мне не бывает грустно, девчонки.

Дочери улыбаются, самостоятельно сделав наши объятья крепче. Обвиваются вокруг меня и демонстрируют свою любовь — по-детски безбрежную, откровенную и такую чистую. Не могу налюбоваться.

…Мои роды не были неожиданными (как никак, тридцать восьмая неделя для двойни достаточный срок), но и ожидаемыми не были тоже. Около четырех утра, в день первой годовщины нашей свадьбы, на фоне светлеющего над морем неба и плавных лучей солнца, осторожно растекающихся акварелью между облаками, я проснулась от боли. Мы с Ксаем уже сталкивались с тренировочными схватками, из-за которых достаточно поволновались на восьмом месяце, и сперва я искренне хотела списать все на их повторение. Только вот ни от массажа, ни от прежде удобной позы легче не стало. Уже к пяти часам мы решили, что придется ехать в клинику сейчас.

У меня все было под контролем (конечно, настолько, насколько может быть) вплоть до предродовой палаты. На фоне отходящего ото сна греческого пейзажа, практически наслаждаясь легким бризом соленого моря, я даже улыбалась по дороге в госпиталь — долгожданная встреча с лисятами, вот она, как никогда близко! — была то эйфория, а может, совершенно логичные для нашего положения дел эмоции, мне неизвестно. Но в больнице, в окружении этих светлых простыней, робы в горошек и едва уловимого, но существующего запаха антисептиков, истерика накрыла меня с головой. Мне было больно — очень, и все чаще, мне было страшно — кожа побледнела, по телу пошли мурашки, а руки затряслись.

С той секунды все происходящее запоминалось отдельными кадрами, будто при ускоренной перемотке или в какой-то сюрреалистичной кинокартине-полубреду. Раз — и хватаюсь за руки Эдварда, присевшего в изголовье, чтобы меня успокоить. Раз — и сжимаю их так сильно, как никогда не думала, что смогу; плачу. Раз — и его голос, утешающе-нежный, совершенно спокойный, заливает комнату. Раз — и я прошу его, буквально задыхаясь, никуда не уходить, жалуюсь, что боюсь, жалуюсь, что устала, что мне плохо. Раз — и чувствую, как целует меня сперва в лоб, затем в висок, поглаживая скулы, обещает, что будет здесь от начала и до конца, что никогда меня не оставит. Раз — и приходит доктор, ее синяя униформа до боли крепко въедается в память. Раз — и я кричу, потому что терпеть это молча абсолютно точно больше невозможно. Раз — и осекаюсь, завидев живое страдание на лице Эдварда, на долю секунды не успевшего совладать с собой, чтобы поддержать меня; отчаянно плачу, окончательно сбивая дыхание. Я не хочу, чтобы ему было больно. Но и что так больно будет мне, не глядя на все прочитанные книги и пройденные курсы для будущих матерей, не представляла тоже.

Все дальнейшее действо для меня окрашено голубовато-туманной дымкой слез. Мою участь облегчает близость Алексайо, в какой-то момент оказавшегося в такой же форме, как и доктор, который неустанно сглаживает напряженную обстановку и, в знак принятия, то и дело пожимает мои пальцы. В его ладонь я впиваюсь на потугах и к его лицу откидываю голову в кратких перерывах. Аметисты, столько времени бывшие для меня путеводными звездами, сегодня тоже здесь. Я остаюсь на поверхности благодаря им, я стараюсь во имя них, я терплю, потому что знаю, ради чего. И я отчаянно, победно и эйфорически смеюсь, когда в фиолетовых глазах мужа вспыхивают ярчайшим светом тысячи звезд. С первым криком нашего первого ребенка.