Лиз Лоусон - Счастливчики

Придумала, что слишком занята с джаз-бандом, и с тех пор видела его только в классе.

По крайней мере, если верить ублюдочному Майлзу, до той ночи на вечеринке Адама.

Выходные перед стрельбой ничем не отличались от всех прочих. Мы с Люси поссорились, она не хотела меня отпускать. Я сказала ей, чтобы она перестала вести себя как старуха, что с ней не повеселишься.

Позже той ночью, когда я уже собиралась уйти, чтобы встретиться с Майлзом, хмурая мама остановила меня на кухне.

– Почему Джордан не идет с тобой? Вы двое больше не гуляете вместе. Раньше вы были так близки. Что с вами, ребята?

И внезапно мне больше всего на свете захотелось выпить. Хоть пятьсот стаканов, лишь бы заглушить ее голос, лишь бы утопить свои мысли.

Джордан был наверху, в своей комнате, слушал музыку, эту свою любимую песню группы «M83», и последнее, чего я хотела, это идти звать его с собой на вечеринку, чтобы он следил за мной точно ястреб, зудел, как много я пью, и заставил уйти пораньше, потому что ему скучно.

Я не могла вынести мысли об этом. Как встречу его на следующее утро в коридоре возле нашей общей ванной комнаты, как и всегда после таких ночей, и брат будет смотреть на меня: «Что с тобой происходит, Мэй? Кто ты?»

На меня нахлынула злость, и я зарычала на маму:

– Я иду одна. Сама. Хочу жить своей жизнью – со своими друзьями. Мне надоело, что мой брат-неудачник везде за мной таскается.

В ответ ее глаза расширились, но остановились на чем-то позади меня. Я обернулась – Джордан стоял в дверях и наблюдал за нами. Его глаза встретились с моими, и я хотела что-то сказать, извиниться, но он развернулся и вышел из комнаты, а затем я уехала на вечеринку, а три дня спустя брат погиб.

В моей спальне, на моей кровати, в настоящем, звук раскалывает тишину, и я понимаю, что он исходит из меня, что я кричу.

Бегу в ванную и извергаю в туалет все, что за сегодня съела.

Опустошенная, тащу себя обратно в спальню и вижу письмо; оно лежит на моей кровати, дразнит меня.

Я так много не могу вспомнить, так многого не знаю.

Все вопросы, которые я гнала от себя прошлый год, наваливаются единым скопом: видела ли я Дэвида на той вечеринке? Мы действительно говорили? Джордан звал меня перед смертью? Почему я не вылезла из кладовки и не спасла его? Он простил меня за то, как я к нему относилась? Дэвид знает что-то о Джордане, и мне кажется, будто он украл у меня еще одну частичку моего брата. Он и так взял слишком много.

Я достаю свой телефон и захожу в избранное. Звоню своему главному абоненту.

Несмотря на то что это вечер пятницы и уже поздно, она отвечает после первого гудка. Как всегда.

Сорок минут спустя Люси сидит на моей кровати, крепко сжав в руке письмо. Другие разбросаны вокруг нее, как будто она в центре урагана. Подруга заканчивает читать и смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

– И ты прятала их целый год? – Она обводит комнату рукой. – Так много. Поверить не могу, что ты позволила этому парню так долго тебя изводить… – Пытается заглянуть в мои глаза, но я смотрю в сторону, на стену, куда угодно, но не на письма или на Люси.

– Эй. – Она хватает мою вялую руку. – Эй. Не отворачивайся от меня. – Она отталкивается от изголовья кровати. – Не буду врать, будто знаю, каково тебе. В смысле, думаю, я вроде как поняла, потому что тоже любила Джордана, но… вряд ли. Не знаю. Я действительно не знаю.

Люси замолкает и устало потирает лоб.

– Я думала, ты исцеляешься… начинаешь жить. Ты бросила пить, снова ходишь в школу. Зак кажется хорошим парнем. Но боже. Это плохо, Мэй. Это очень, очень плохо.

Я крепко скрещиваю руки на груди и смотрю в пол, смаргивая слезы, которые наполняют глаза. Боль пронзает мою кисть – это я так сильно сжала одно из писем, что бумага порезала мне палец.

Гляжу на наливающуюся капельку алой крови, словно это происходит не со мной.

Внезапно прихожу в ярость. Как она смеет меня судить: Люси, с ее прекрасным лицом, идеальными встречами общества анонимных алкоголиков и идеальной бабушкой. Люси, которая понятия не имеет, каково это – иметь брата, не представляет, каково это, когда он умирает. Я поднимаю голову. В глазах подруги жалость, и я хочу стереть ее с лица земли.

– И что бы ты с ними сделала? – рычу я.

– Блин. Не знаю. По крайней мере, не собирала бы их, ничего не говоря. Все это время… все это время я спрашивала тебя, как дела. Все это время моя бабушка спрашивала тебя, и ты просто вела себя так, будто все в порядке, будто все хорошо. А сама прятала… это. – Она с отвращением толкает мне письма.

Я фыркаю.

– О, ну понятно. Думаешь, ты бы справилась лучше? Легко сказать. Во время стрельбы ты была на другом конце школы. Ты можешь сколько угодно говорить, как тяжело было пройти через это, но на самом деле понятия не имеешь, верно? Никто из вас, черт возьми, не знает – ни ты, ни Хим, ни Майлз… даже Энн, которая, по мнению всех, такая молодец. Хочешь поговорить о выживании? В тот день в зал вошли девять человек, и угадай, сколько в итоге осталось? – Я трясусь. Слезы текут по моему лицу, но мне все равно. – Двое. Я. И тот кретин. – Хватаю горсть писем и бросаю в нее страницы. Я хочу разорвать их на части, разорвать все на части, рвать, пока не останется ничего, кроме окровавленной каши.

Люси хочет положить руку мне на плечо, начинает что-то говорить. Я знаю, она пытается меня успокоить, но мне надоело, что меня успокаивают.

– Нет. – Отпихиваю ее руку. – Не трогай меня. Я попросила тебя прийти, потому что мне была нужна помощь, совет, как с этим справиться, но все, что я получила – это осуждение. Тебя не волнует, как я себя теперь чувствую?

Люси глубоко вздыхает и на секунду закрывает глаза, словно говорит с капризным ребенком.

Только хочу снова открыть рот, но она успевает первой. Ее голос глубокий и низкий.

– Серьезно? Ты, наверное, шутишь, раз спрашиваешь, волнует ли меня, что ты чувствуешь. Весь последний год я только и думала, как ты себя чувствуешь. Как насчет меня, Мэй? Джордан был мне как брат. Я любила его. – Слезы падают из ее глаз. Я никогда не видела, чтобы Люси плакала. – Я любила его, но ты никогда этого не признаешь. Даже когда он был жив, вы этого не признавали. В девятом классе, стоило мне намекнуть, что я не против с ним встречаться, вы начали вести себя так, словно я предательница. Как будто мне нельзя быть с вами обоими, будто я должна выбирать. Можно подумать, ты единственная в тот день что-то – кого-то – потеряла, единственная, чья жизнь изменилась навсегда. Словно никого больше не было в том здании. Словно больше никто не думал, что может умереть. Все это время мы понятия не имели, что происходит: орала пожарная сигнализация, все сидели под партами, плакали и смотрели новости по телефону, а я продолжала писать тебе и Джордану сообщения и не получала ответа. Разве ты не понимаешь, что тот день разбил мне сердце? – Ее губы сжаты в тонкую жесткую линию. – Так нечестно, Мэй. Ты никому не разрешаешь скорбеть, а если мы пытаемся, судишь нас за то, как мы это делаем.