Ричард Брук - Пармские фиалки. Посвящается Жану Марэ

– Н-нет… хотя в этом случае я вряд ли решился бы вас п-потревожить, п-профессор… – Дюваль от волнения начал запинаться и снова перевел дыхание – со свистом, как будто боролся с приступом астмы. – Это… это насчет другого вашего п-пациента… бывшего…

– Которого же, черт вас подери? – раздраженно бросил Шаффхаузен, когда мгновенное озарение дало ему ясную подсказку. – Неужели опять Верней?.. Что с ним на сей раз приключилось, если он явился в клинику посреди ночи?

– Ви… ви… виконт не явился, – голос Жана стал совсем сиплым, и было что-то кошмарное в его отчаянных попытках соблюсти церемониал вежливости и нейтрального принятия. – Ох, нет!.. Слава Богу, нет… но… он вам звонит… то есть, звонит сюда, в к-клинику… кричит, что п-потерял ваш личный телефон, а в с-с-справочнике его нет, и т-т-требует, чтобы его с вами немедленно с-соединили.

Эмиль устало вздохнул и хотел было самым невежливым образом прервать разговор с Дювалем, послав его к дьяволу вместе с неугомонным Вернеем, вечно путающим день и ночь, подобно тому самому носферату, но… но почему-то его рука продолжала прижимать трубку к уху. Доктор колебался между желанием вернуться ко сну и любопытством узнать, что за новая страсть так захватила художника и заставила искать немедленного разговора с ним…

«Или дело безотлагательное по причине кризисного состояния старшего Сен-Бриза? Неужели попытка суицида?.. У них ведь это фамильное…»

Отец Эрнеста совсем недавно покинул стены «Сан-Вивиан», едва ли до конца оправившись после трагической утраты второй супруги и двух юных дочерей. Вспомнив об этом, Эмиль нахмурился: такая причина позднего звонка была более, чем вероятной, но сбивчивое объяснение Дюваля вновь поселило в нем сомнения:

– П-патрон, мне кажется, он совершенно п-пьян… и самое неп-приятное, он грозится, в случае вашего отказа п-поговорить с ним, п-позвонить в «Фигаро», и в «П-пари Матч», и еще… почему-то в «П-п-плейбой», и рассказать им Б-бог знает чт-то… – в голосе Жана мелькнули панические нотки. – А… а вы же знаете, какая у Эрни… ммм… у ви-ви-виконта… б-бурная и… несколько извращенная фантазия!..

– О да… Помнится, я уже нес по ее вине немалые затраты… – тихо, так, чтобы его слова не просочились сквозь тонкую стенку и не пробудили неуместное любопытство супруги, пробормотал Шаффхаузен, потом добавил уже громче, не скрывая нарастающего недовольства:

– Раз мсье Верней решился на шантаж прессой, значит, дело и впрямь безотлагательное! Соедините меня с ним, Жан, и отправляйтесь спать, у нас с вами через четыре часа начало рабочего дня, и я бы предпочел видеть вас хорошо отдохнувшим…

– П-постараюсь… – вздохнул Дюваль, и по его тону было понятно, что на спокойный отдых после такой адреналиновой встряски он вовсе не рассчитывает.

В трубке зашуршало, защелкало, потом послышалась музыкальная заставка – мини-телефонная станция, установленная в клинике лишь недавно, после щедрого спонсорского взноса, исправно делала свою работу – и через пространство пробился знакомый ироничный голос Эрнеста Вернея:

– Доктор! Я знал, что моя угроза натравить коко 19 19 Коко – жаргонное прозвище журналистов-репортеров на ваш заповедный садик для психов сработает! Прошу прощения, что разбудил в неурочный час, но я не мог ждать до утра.

– Да неужели? – скептически вопросил Шаффхаузен, у которого руки зачесались самолично отшлепать этого несносного нарушителя спокойствия и любителя дурных розыгрышей. Но губы его против воли тронула легкая улыбка, однако он сурово одернул сам себя и со вздохом проговорил:

– Рассказывайте, что такого с вами приключилось, отчего вы вдруг ринулись названивать в клинику и шантажировать беднягу Жана и меня нашествием папарацци? Вы снова надумали жениться, и вам срочно необходимо мое заключение психиатра о вашей очередной пассии?

– Ха-ха-ха, док, а вы недалеки от истины! – засмеялся Эрнест. – Заключение психиар-тра… пси-хи-а-тра! мне в самом деле нужжно… но не для того, чтобы жениться, как раз… как раз наоборот!.. Месье! Вы же маг и вош… вошлебник… во-л-бешник… вол-шебник… блядь, мне нельзя столько пить!.. – в голосе художника прозвучало что-то вроде пьяного всхлипа:

– Доктор, пожалуйста. Пожалуйста, сделайте со мной что-нибудь, заколдуйте, или, наоборот, расколдуйте… чтобы мне не лезла в голову… и во все другие места… разнообразная дичь!.. Скажите, на ком я должен жениться, чтобы стать нор-маль-ным?.. Таким, как бедняга Жан – уж не знаю, куда там и что ему вставляет добродетельная жена, если он меня сразу даже не узнал!.. Вот, блядь, мне бы так!..

Эмиль немного помолчал, переваривая услышанное, потом сухо спросил:

– Так вы побеспокоили меня среди ночи с тем, чтобы я выступил вашим сватом и узнал у мадам Дюваль, нет ли у нее незамужней младшей сестры?

– Чтооо?.. Нет, нет… черт, меня сейчас стошнит! Младшая сестра мадам Дюваль… вы, конечно, вправе на меня сердиться, дорогой доктор, но… но такой жестокой кары я не заслужил!.. Я… просто не хочу, чтобы наша с вами терапия… после всего, что вы для меня сделали… после всех ваших усилий… пошла в то место, откуда, если верить моему собрату по цеху Гюставу Курбе 20 20 Гюстав Курбе – французский художник-экспрессионист. Подразумевается его скандальная картина «Происхождение мира», с натуралистическим изображением вагины. , вышел весь наш бренный мир! А, вот… придумал! Вы можете меня заапно… загипоно… ну вы поняли. Загипнозить.

– Вы подразумеваете «загипнотизировать»? – все так же сухо осведомился Эмиль, теперь начавший испытывать раздражение и нечто вроде мигрени от пьяного многословия Вернея. Из потока сознания художника пока не представлялось возможным вычленить суть проблемы, настолько его растревожившей, что он легко нарушил и порядки клиники, и личное пространство врача. Шаффхаузен также отметил свой собственный перенос, не позволявший ему авторитарно прервать разговор и предоставить молодому нахалу самостоятельно разбираться с очередной ветреной любовницей… или любовником.

– Да… загипнотизировать! Во-первых – чтобы я забыл Эррин, потому что она меня бросила, доктор, бросила!.. Проклятая стерва!.. Тому уж почти полгода, а я все еще не могу… не могу ее забыть, и как же меня это заебало!.. Доктор! Не жениховские речи, да?.. Ну и правильно, потому что я никогда больше не женюсь… но моя проблема не в Эррин.

– Послушайте, Эрнест… я слышу по вашему голосу, что вы сильно расстроены чем-то… Если это поможет вам успокоиться – расскажите мне сразу все, как можно скорее, это признание облегчит ваше состояние, я обещаю вам подумать о том, как я смогу помочь, и мы завтра, на свежие головы все обсудим, хорошо? – поняв, что художник сам попросту не справится со своим бурным эмоциональным процессом, Шаффхаузен взялся руководить им, и его спокойный рассудительный, и действительно чуть гипнотизирующий своей интонацией голос немедленно возымел действие.