Саша Ино - Огонь Черных лилий

— О том, что ты сразу проверил галлограф… — подшучивает Опиум.

— Не сразу, я не такой буйный. Так, через пару дней…

— И что? — с нетерпением в голосе спросил Опиум.

— Оказалось галлограф валяется в ящике для почты в элитном доме…

— Так кто его хозяин? Ты ведь знаешь…

— Предполагаю, исходя из того, что совпадений в нашем мире не бывает. И из того, что этот человек был способен на такое. Только он один с присущей ему простотой и открытостью миру грез и фантазий, которые он с легкостью претворял в жизнь…

— Ты на Винсента намекаешь? — Опиум вытаращил единственный глаз.

— Да, это был его дом…

— Но зачем Фениксу подставлять себя?

— Скука… Ему было чудовищно тоскливо жить в мирное время, хотелось приключений, от которых стыла бы кровь. И он создавал сам себе проблемы, конструировал неразрешимые задачи. Вот и в нашем случае… Решил науськать Иглу, заварить кашу, чтобы можно было снова действовать, идя к очередной великой цели, и разбивать преграды условностей нашей реальности… Ну, ты его знаешь…

— Хочешь сказать, что он намеренно довел себя до смерти? Бред!

— Хочу. Но Винсент мог вполне забыть о своей шалости. Он пошутил, придумав идею сокрушения Черных Лилий, а потом от нее же пострадал. В этом весь Винсент… Гений, псих, мазохист, болван и все вместе взятое.

— Забыл…

— Легко и просто. Мог взять второй галлограф, сам знаешь, ему не надо было регистрировать номер, взял да пошел… генерал. А потом он развлекался, посылая сообщения знакомым и товарищам. Сарг повелся, Винсент зацепился за это, развил тему и все… А наигравшись он выкинул из головы, как ничего не значащий факт. Интриган, хренов.

— А Иглу так легко развести?! Брось…

— Сарг не идиот, идея-то хорошая, тут грех не воспользоваться, особенно когда изначально падок на подлость. Винс здесь грамотно рассчитал, не ошибся в выборе.

— Я его не понимаю…

— Его нельзя понять, он абсолютно нелогичен, как истинная и бесконтрольная сила. Ведь только он мог зажигать идеей революции самые черствые и умершие сердца. Вспомни, на митингах люди слушали его с открытым ртом. Для Винсента не было ничего невозможного, и он устал… Ему хотелось игры, огня, борьбы. Вот он и создал себе достойного противника в виде самого себя.

— И проиграл…

— Да, если конечно в дуэли с самим собой есть победитель, — хмыкнул Цербер, — Надеюсь, он был доволен, когда умирал, иначе он самый большой и жалкий псих, которого я когда-либо знал…

— Ирония над самой жизнью и всеми сколь-нибудь значимыми ценностями, похоже, была его второй натурой.

— Именно. Человек-сфинкс. Знаешь, как-то он подарил мне двух хомяков, сказав, что, мол, они новорожденные от общей матери. Я подумал, зачем мне хомяки, лишний геморрой, особенно, когда они стали плодиться хуже кроликов… Я только недавно понял, на что Винсент тактично намекал…

— На тебя с сестрой?

— Сволочь, да? — улыбнулся Цербер.

— Дурак. Никому не прощал слабостей, даже самому себе. Враг своей натуры. Он разрушил все, — тихо произнес Опиум, — Все, к чему прикоснулся и что создал. Уничтожил всех, кого любил и уважал, Ясмина, Эдо… Черные Лилии. Он отдал все за одну только мечту о вечных сражениях… Циничный романтик.

— Да, ему было всегда наплевать на все и всех, кроме того разрушительного огня, который его съедал изнутри. Меня до сих пор интересует почему же…

— Ты сам сказал, — задумчиво произнес Опиум, — В этом весь Феникс…

— Да.

— Жаль.

— Да. Мне, как предрекал Ясмин, придется сложно. Привычный мир пал…

— Что ж, такова судьба.

— Нет, — Цербер обернулся, его глаза блуждали в сумасшедшем забытье, — Плата за грехи…

— О чем ты?

— Все так вышло, Игла, Император, Винсент и Ясмин, Эдо…

— Вышло? Не смеши, — Опиум скептически закатил единственный глаз, — Мы сами все упустили. Проворонили сумасшествие Винсента, дав ему особые полномочия, не доглядели за Иглой, а ведь он изначально был самым слабым и переменчивым звеном нашего совета. Был бы жив Бульдог, ничего подобного не произошло. Знаешь, мне кажется, он не мог просто взять и отравиться… Ну не мог, понимаешь. Игла явно уже тогда замышлял коварство. Он мог его подвинуть… Я хорошо знал Бульдога, он жрал стекла, запивая водой из кислотных рек, и ничего… А тут крысиный яд, попавший типа случайно в виски…

Цербер нервно рассмеялся, всклокочивая копну красных волос.

— Ты прав.

— Согласен?

— Конечно.

— Игла сволочь!

— Нет, — тихо прошептал Цербер, выпрямляя осанку, — Это моя вина… А сейчас я за нее расплачиваюсь.

— Твоя? — от неожиданности Опиум выронил трубку, рассыпавшуюся пепельной стружкой по дубовой глади пола.

— Помнишь, банду «Опавшие листья клена»?

— Да, конечно. Они долгое время конкурировали с бандой Бульдога «Меченые смертью». А потом он устроил резню, и уничтожил противников…

— Да. В «Опавших клиновых листьях» лидером был мой старший брат, а Бульдог его убил. Я мстил, не сумел простить. Какая глупая и досадная ошибка. Бульдог оказался адекватнейшим человеком, просто, как и все мы в то время, он заботился о своих интересах. Я научился с ним ладить, мы были даже похожи. Бульдог стал бы основой совета… Но я не смог простить ему крови родного брата.

— Цербер, ты не мог знать, — спокойно произнес Опиум, — Но сейчас ты ешь свой же пирог, так остро приправленный необдуманной ненавистью.

— Да, но это последняя битва. Ты со мной, Опиум?

— Я с Черными Лилиями… А они никогда бы не предали своих верных солдат и не сделали бы из боевых друзей выставочных кукол… Верх насмешки над природой.

— Дардан гордился бы своим верным сыном… Ты достоин своего великого города, исчезнувшего во имя революции.

— Цербер, мне наплевать на Дардан и на всю возню вокруг власти. Просто из двух зол я предпочитаю тебя. Ты никогда не надругался бы над трупом. А Сарг и Ирвин смогли… Для моей морали это неприемлемо. Но знай, я сразу уйду, как только увижу, что ты побеждаешь и память великой тройки будет нетронута.

— Опиум, а как же революция? Наши идеалы?

— Как я посмотрю, они умерли еще задолго до нашей победы, — Опиум кисло улыбнулся, — В любом случае, нас ожидает интересная игра. Спасибо, Феникс!

Городское мемориальное кладбище.

Молодая женщина стоит лицом к трем могилам с высокими белым камнями надгробных плит. Ее лицо скорбно счастливое, кажется, она вспоминает давнишние события, которые, несмотря на всю трагичность, вызывают в ее сердце благодарные чувства.

Женщина изредка промачивает глаза от наворачивающихся слез. В свете полуденного солнца ее темная кожа кажется блестящей восковой поверхностью. Она красива: стройная фигура, длинная точеная шея, открытая высокой прической из прибранных в пучок пышных завитушек. Руки женщины держат охапку черных лилий.