Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

«И этого схряпает город», — мелькнула у Максима мысль, но он отогнал ее и решительно сказал:

— Соберем.

— Чепуха! — воскликнул Мокий. — Где ты их соберешь? Надо придумать что-нибудь другое! — он уставился на свои башмаки. — Есть план! — Вытащил зачем-то из кармана несколько медных монет, сосчитал их и опустил обратно. — Иди к старому Веденею и жди меня. Я сейчас вернусь!

Сторож Веденей сидел у окна. На подоконнике были расставлены по порядку чайная чашка, чайник, сахарница, лежали связанные веревочкой два толстых румяных бублика. Максим обдумывал, о чем бы с ним завести разговор, но подоспел Мокий. Подмигнув Максиму, он извлек из кармана огромный пряник с наклеенной на него картинкой, изображающей целующихся голубков. Лицо Веденея расплылось в улыбке, обнажив единственный зуб, оставшийся во рту старого сладкоежки. За пряник он долго благодарил, упомянув, что субботний пряник до сих пор еще приятно отзывается в желудке. Максим понял, что Мокий уже давно балует сторожа.

— Вот о чем, друг мой Веденей, я хочу просить тебя, — начал Мокий. — Узнай, пожалуйста, у кого из купцов в ближайшее время ожидается свадьба. А как узнаешь…

Но Веденей не дал Мокию договорить. Схватив его за рукав, потащил на крыльцо.

— Видишь? — указал на высокий белый дом с балконом. — Хозяин завтра сына женит, большие тыщи в приданое берет за дочерью купца…

Но Мокий уже не слушал: одним прыжком пролетев над ступеньками крыльца, он мчался к белому дому.

Рассчитывая на то, что купец знает его пение по Воскресенской церкви, Мокий запросил по пяти рублей за участие в свадебном хоре и себе, и Максиму. Но оказалось, что купец никогда у Воскресения не был и выдающегося голоса Мокия не слыхал, а потому предложил ученым «семинаристам» от силы по целковому.

— Тут я рассвирепел, как лев, — рассказывал потом Мокий. — Думаю, ах ты, проклятый кровопийца. Если бы не Фаддей, я с тобой и разговаривать не стал бы! Вышел на середину комнаты и как хвачу «Херувимскую», да так, как только один я умею. Купчина и рот открыл. Больше не торговался и тебя велел приводить. Деньги я потребовал вперед и расписку за нас обоих выдал!

Мокий передал деньги Максиму:

— На себя не надеюсь! Могу не удержаться и купить ореховой халвы. А из этих денег мы и гроша тронуть не смеем.

После свадьбы друзья пробирались домой, словно воры. Заглянув с улицы в окно сторожки, они увидели дремавшего Веденея. Мокий поскреб по стеклу. Веденей прислушался, вылез из старого просиженного кресла и, позевывая, пошел открывать дверь. Тут же забросал приятелей вопросами: что пели, что ели и, вообще, как было на свадьбе?

Мокий досадливо отмахнулся, а Максим, как бы заново переживая свое унижение, принялся рассказывать, что пели они хором и все, что полагалось на свадьбе. В доме у купца собралось очень много народу. Певчих посадили отдельно. А потом подгулявший купец стал требовать:

— Желаю, чтобы семинаристы пели и плясали «Ах вы, сени, мои сени»!.. А коли не будут, запру их на целую неделю и не выпущу!

Максим признался, что очень хотелось стукнуть купца по башке, но он сдержался, ибо в эту минуту будто кто на ухо шепнул ему: «Родные мои, помогите, если можете…»

Веденей перевел взгляд на Мокия, и тот, скривив рот в улыбку, подтвердил:

— И «Сени» плясали, и «Тройку» пели… Все, милый, было: скандала не хотели!

— Подрясники-то хоть скидывали? — поинтересовался Веденей. Не получив ответа, предостерегающе заявил: — Вы смотрите, никому об этом не сказывайте, не дай бог, на курсах узнают!..

Утром Максим понес деньги больному товарищу. Не спеша перешел двор. Откуда-то из-за угла рванул, налетел ветер, и рядом застонало дерево. Это дерево всегда в непогоду стонало, и однажды Максим пошутил:

— А может быть, это дерево раньше человеком было, вот и стонет, жалуется!

— На-кысь, чего выдумал! — возмутился Фаддей. Но потом, проходя мимо, всегда снимал шапку и кланялся дереву, как знакомому человеку.

В темных сенцах маленькой сторожки Калинкия Максим нащупал дверь. Под нажимом плеча она со скрипом отворилась. В комнате, на лежанке, закутанное в одеяло, сидело что-то страшное, с рыжей всклокоченной гривой…

— На-кысь… пришел… не забыл… Максимушка…

Сердце Максима наполнилось жгучей, невыразимой жалостью. Пересилив себя, он каким-то чужим голосом ответил:

— Да где ж забыть…

Фаддей опустился на подушку и закрыл веки с длинными, как опахало, ресницами. Его лицо, обтянутое желтой кожей, показалось Максиму совсем незнакомым. Он подошел ближе, опустился на край лежанки.

— Штри-ик, штри-ик, — засверчал где-то совсем близко сверчок.

— Ишь ты, не забыл, — открывая глаза, повторил Фаддей.

— Завтра в деревню поедешь… вот деньги принес, — сказал Максим, склоняясь к больному.

— В деревню? — вскинулся Фаддей, быстро сел, схватил Максима за руку своими жесткими и горячими пальцами. Свободной рукой Максим вынул из кармана деньги и положил возле больного. Тот метнулся, закашлялся, деньги посыпались на пол.

Вошел Калинкий. Увидав Максима, обрадовался, но прежде подал Фаддею воды, поправил подушку и только после этого крепко обнял Максима:

— Спасибо, родименький, спасибо!

Весной Максим, закончил первый год обучения на курсах, а с осени, не веря своему счастью, стал посещать еще и музыкальную школу, куда ему помог устроиться учитель Ошустович.

Занятия в школе стали у Максима в центре его жизни. Как они были не похожи на то, что преподносилось на пастырских курсах! «Теория музыки! — полный гордости, произносил про себя Максим. — Ведь это основа музыки! Симфонии! Оперы!..» Теперь все сосредоточилось для него в этих словах.

Когда Максим являлся на урок по классу фортепьяно и усаживался за рояль, гордость переполняла его, ему хотелось, чтобы его все видели в этом положении. Старательно, непослушными пальцами играл гаммы, и эти звуки умиляли его. В каждую свободную минуту Максим стремился к роялю, благоговейно, так, чтоб никто не видел, рукавом своей единственной рубашки стирал с него пыль. Если бы он мог, то никогда с ним не расставался бы!

Было удивительно, как только Максим успевал: заниматься на пастырских курсах, в музыкальной школе и еще петь в монастырском хоре! Это был своеобразный подвиг во имя заветной цели.

Занятый целыми днями, он не заметил даже, что с Мокием происходит что-то необыкновенное. И только совсем недавно на занятиях, пристально всмотревшись в него, удивился: он показался Максиму красивым!

— Что ты сияешь, как медный пятак? — обратился он к другу. Мокий расцвел в улыбке и таинственно прошептал:

— Влюблен… Сегодня приглашаю тебя в гости к моей невесте!

— Что ты?! Неловко!.. — пытался отказаться Максим.