Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

А вечером, когда сидели в уютной квартире, Максиму показалось, что он давно знает невесту Мокия Наденьку и ее отца — учителя гимназии.

Еще одна весна отшумела талыми водами, отцвела пышной зеленью, прозвенела жаворонками, ворвавшись в монастырские окна, разбудив сонный покой келий. На пастырских курсах закончился последний выпускной экзамен, и на двор, словно грачи, в черных подрясниках высыпали будущие служители церкви. Все они имели назначения, кроме Максима, которому было разрешено окончить музыкальную школу, при условии, если он на это время останется в монастырском хоре.

Все время Максим посвящал теперь подготовке к школьному концерту, первому концерту в его жизни. Он готовил со своим педагогом арию из оратории Генделя «Иисус Навин» и арию Варяжского гостя из оперы «Садко». Пел он их своему другу Калинкию на колокольне. Не раз из погруженной в темноту вечера вышины, вместо колокольного звона, вдруг неслось: «Угрюмо море!..»

В день концерта Максим так волновался, что потерял счет часам и минутам. Механически, ничего не замечая, вышел на сцену и только после аплодисментов понял, что его выступление окончено.

Публика вызывала исполнителя. Он выходил, неуклюже кланялся. За кулисы прибежал взволнованный Феликс Антонович.

— Пой «Соловьем залетным», — распорядился он.

И Максим спел. Успех был необыкновенный, даже по мнению строгих критиков.

— Ошустовича! Просим Ошустовича на сцену! — крикнул чей-то голос, просьбу подхватил весь зал.

На сцену вышел Феликс Антонович, обнял своего ученика. Это было апофеозом концерта.

И все же самое волнующее событие произошло для Максима после концерта. Проходя мимо толпившейся у гардероба публики, еще полный радостного волнения, он увидел ее…

Максима иногда приглашали читать «апостола» в церковь Николы Вишневского. Платили за это рубль. Но что значили деньги в сравнении с тем удовольствием, которое он там испытывал? Читая, он проверял свой голос на верхних нотах, потом спускался все ниже и ниже, затопляя церковь морем звуков.

Здесь в хоре пела и она, его Александра — Сашенька, как он называл ее про себя. Они не разговаривали, и Максим ограничивался только тем, что бросал на нее незаметные, как ему казалось, взгляды.

…И вот Сашенька на концерте. Она подошла к нему в легком жакете, голубом газовом шарфе.

— Вы сегодня замечательно пели, — сказала она и легко дотронулась до его рукава.

— Саша! — окликнула ее пожилая женщина.

— Очень, очень хорошо пели, — шепнула Саша и пошла на зов.

На другой день в газете появилась рецензия под заголовком «Многообещающий бас Михайлов».

— Неужели и впрямь это про меня написано: «Многообещающий бас»? — смущенно думал Максим.

Свободный от занятий и экзаменов, Максим вышел на улицу. Весна ослепила его. Какое синее небо! Воздух наполнен золотыми искрами, блестит нежная зелень деревьев, кругом какой-то особенный шум — шум просыпающейся земли! Легкой походкой он шел к Феликсу Антоновичу, чтобы высказать ему свою благодарность. Всегда сдержанный в выражении своих чувств, он по дороге готовил речь, хотя был уверен, что, когда нужно будет говорить, все равно всю ее перепутает, позабудет и самое большее, что сумеет сделать, — буркнет: «Спасибо!»

Феликса Антоновича дома не оказалось, и Максим решил подождать его на бульваре. Его внимание привлек разговор усевшихся поблизости мужчин. Говорили про какие-то абонементы. Голос погрубее обронил фразу:

— «Жизнь за царя» надо пустить премьерой!

— Итальянца выпустим среди сезона, чтобы сборы поднять, — сказал другой. — И лучше, конечно, в «Фаусте».

— Может, в «Рамее»?

— И когда ты, Прохор, научишься говорить? Не в «Рамее», а в «Ромео»!

«Опера!» — обожгла Максима мгновенная мысль и, повернувшись к незнакомцам, он спросил:

— Опера приехала?

— Опера, лапушка! — ответил мужчина в поддевке. — А это вот антрепренер нашего театра, хозяин, Никита Гаврилович.

— А скажите, пожалуйста, когда начнутся спектакли?

— С первого сентября.

Соседи заговорили между собой о каких-то непонятных вещах: бенуар, бельэтаж, стрефантен…

Теперь все дороги вели Максима к театру. Куда бы он ни шел, обязательно сворачивал туда и смотрел на его темные, еще не проснувшиеся окна. Однажды он обошел здание театра со всех сторон. Маленькая дверь с черного хода была открыта. Не раздумывая, он вошел в нее, поднялся по железным скользким ступеням лестницы и очутился на сцене. Здесь в полумраке, возле разложенного на полу холста, стоял молодой, но совсем лысый человек и длинной кистью малевал деревья. Максим молча остановился за его спиной и стал наблюдать, как художник творит на мертвом полотне трепетную березку.

Увидев Максима, художник заговорил с ним, как со старым знакомым.

— Ну-ка, давай, потянем полотно немного вправо, да смотри, березку не смажь, — сказал он совсем по-свойски.

С этого дня Максим стал часто бывать на полутемной сцене в обществе нового знакомого, художника оперного театра. Максим помогал ему, чем только мог: растирал краски, таскал воду, варил клей.

В театре Максиму нравилось все, даже воздух. Нигде такого не было. Пахло клеем, красками, пылью. Максим уже научился понимать распоряжения, даваемые ему художником на театральном языке: «Падугу подтяни», «Рампу освети», «Полезай на колосники»…

Не видя еще артистов (театр гастролировал на Нижегородской ярмарке), он знал от художника, что баритон в труппе очень хороший, что бас с «трудными верхними нотами», а тенор здоровенный, но малокультурный. Больше всех художник восхищался артисткой, исполняющей роль Кармен. О ней он говорил без конца.

«Влюблен», — сделал вывод Максим, он его понимал: разве он сам не говорил бы день и ночь о Сашеньке, если бы было с кем!

— А Шаляпина вы слыхали?

— Слыхал! — не особенно уверенно ответил художник и закричал куда-то ввысь: — Никифорыч! Небо спускай, звезды намечать будем!

Незаметно проходило лето. В один из субботних вечеров Максим встретил на улице Сашу.

— Жарко, — сказала она, обмахиваясь концом шарфа, накинутого на плечи.

Максим от неожиданности и смущения провел ладонью по влажному лбу и приглушенно откашлялся. Саша прошла вперед. Максим вдруг испугался, что она уйдет, и, собрав всю свою решимость, бросился за ней, расталкивая встречных.

Саша повернула голову и, встретившись с испуганными карими глазами Максима, засмеялась.

Они пошли рядом. Максим упорно смотрел себе под ноги и молчал. Так они прошли целый квартал.

— А вот и мой дом, видите, на углу, двухэтажный, — сказала Саша.

«Сейчас уйдет», — мелькнула беспокойная мысль, и Максим отважился: