Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

— А семья у вас большая?

— О-о-чень большая! Двадцать человек!

— Ишь ты! — вырвалось у Максима.

Саша засмеялась.

— Семья не родная, только все мы близкие!

И она рассказала, что живет у хозяйки, у которой работает швеей. Кроме нее, работает еще девятнадцать девушек.

— Родителям, небось, помогаете? — деловито спросил Максим.

— Помогаю, — подтверждала Саша. — У меня мама, она живет у сестры.

С каждым словом Саша становилась милее и дороже: труженица, и матери помогает, и одета любой барышне на зависть!

— А знаете, регент обещает мне помочь поступить в музыкальную школу, — переменила она разговор.

— Вот хорошо! — радостно воскликнул Максим и уже совсем осмелел: — Пойдемте завтра к моему товарищу… он женатый… и жена у него очень хорошая, зовут ее Наденька.

Саша согласилась.

Домой Максим летел, не чуя ног. Он уже подсчитал, сколько остается часов и даже минут до завтрашней встречи. Всю ночь мысленно перебирал достоинства «своей» Саши и, чем больше находил их, тем ничтожнее казался сам себе. Он зажигал свет, смотрел на себя в зеркало, в котором отражалось широкое добродушное лицо.

— Ничем не примечательное! — вырвалось у него со вздохом. — И не за что ей меня полюбить, разве только за голос? Но и то сказать, целый день петь ей не будешь!

На свидание Максим пришел заблаговременно. Он неприязненно оглядывал свой подержанный пиджак, брюки, сильно вытянутые в коленях, и старые ботинки. От них за версту несло ваксой.

Сашу он увидел еще издали. В белом платье, в ботиночках на высоких каблуках, она показалась ему слетевшим на землю ангелом. Максим двинулся ей навстречу, мысленно репетируя еще ночью подготовленную фразу: «Здравствуйте, Саша! Как здоровье ваше и вашей матушки?» Когда же они подошли друг к другу и остановились, он неожиданно сказал:

— Ох и духота! Прямо весь взопрел!

— Да что вы, сегодня прохладно, — передернула плечами Саша и протянула ему руку, которую он с силой стиснул.

— Как ваше здоровье?

Она в ответ только засмеялась.

На кофточке у нее был приколот красивый медальон, сердечком. На площадке трамвая было свободно. Саша без умолку рассказывала о своих подружках, о работе в мастерской, потом принялась расспрашивать о музыкальной школе. Спросила, кем он хочет стать после ее окончания. И когда услышала решительное «артистом», глаза ее загорелись. А Максим все смотрел на медальон, наконец, не выдержал:

— Чей портрет у вас в медальоне?

— Он пустой, — сказала Саша и, не снимая, открыла его.

Такого коварства Максим не ожидал. Красивое лицо незнакомца улыбалось с малюсенького рельефного снимка. Максим опешил, перевел взгляд на удивленное лицо Саши.

— Вот те раз! — сказала она с улыбкой. — Это все дело рук Надюшки, моей сестренки, — и вдруг спохватилась: — Идемте скорей, наша остановка! — На душе у Максима творилось что-то невообразимое.

— Что же мы стоим? Идемте куда-нибудь, — заговорила Саша.

— Кто этот, в медальоне?

— Артист кинематографа Мозжухин. Моя сестра считает его лучшим артистом, и вот купила его фотографию, и без разрешения вставила в медальон.

— Ничему этому я не верю!

— Ах, не верите? Ну, знайте, я никогда не лгу! Да, собственно, что вы меня допрашиваете, кто вам дал право?

Максим круто повернулся и ушел.

На первое августа в оперном театре была назначена репетиция. Художник пригласил на нее Максима, пообещав в антракте спросить хормейстера, не примут ли его в хор или, на первое время, хотя бы статистом. В такое счастье Максим боялся даже поверить.

День был ясный, безоблачный, но в природе замечалось что-то неуловимое, говорившее о конце лета.

В театральном садике, где сидел Максим, ярко пестрели на клумбе астры и георгины.

«Репетиция в двенадцать, а сейчас десять, не так долго ждать, — подумал Максим, пересаживаясь на другую скамейку, чтобы ему был виден театр. Он предался воспоминаниям о Сашеньке. После размолвки они виделись только раз, поздоровались и разошлись. Конечно, он виноват, но повиниться и просить прощения он не может, такой уж у него характер, не может переломить себя! А раз это так, то лучше о ней и не думать!

Максим открыл тетрадь, хотел заняться заучиванием итальянских слов. Из калитки вынырнул мальчик и побежал по дорожке, размахивая пачкой газет.

— Экстренный выпуск! Кайзер объявил войну России!

Ухватив газетчика за болтающуюся сбоку сумку, Максим задрожавшими руками взял у него газету.

Строчки поплыли перед глазами, сливаясь в одну линию. Не сливалось и не убегало только одно слово: в о й н а!..

Вернувшись домой, усталый и словно обворованный, Максим, не раздеваясь, лег на кровать. Ночью, лежа с открытыми глазами, он все думал и думал, но не мог осознать всех последствий того нового, что так стремительно ворвалось в жизнь, вчера еще полную надежд и мечтаний.

Не разбираясь еще в происходящем, охваченный патриотическими чувствами, Максим решил идти добровольцем в армию и сказал об этом Феликсу Антоновичу.

— Ты не имеешь права распоряжаться собой, «многообещающий бас»! — почти закричал тот. — Знаешь ли ты, что если бы не твой бас, ты бы сейчас свиней пас! А теперь, когда перед тобой открывается большая дорога, ты кидаешься на убой! Выбрось это из головы и продолжай заниматься.

…Неудачи царской армии на фронте и агитация за войну до «победного конца» означали, что много еще потребуется «пушечного мяса», — было ясно, что Максима призовут в армию по возрасту. Ошустович решил спасти своего ученика, как он справедливо думал, от верной гибели, временно надев на него рясу.

Максима вызвал к себе настоятель и объявил, что приезжий архиерей берет Максима с собой. Венчание и посвящение назначили на ближайшее время.

«Нашли выход, — подумал с горечью Максим. — Безвольный, несамостоятельный я человек!»

Его, мечтающего о музыке, пении, жизнь, словно водоворот, кружит и несет, куда ей захочется: то монастырский хор, то пастырские курсы, а теперь — посвящение. Ему хочется петь: «Чуют правду!..», а жизнь приказывает тянуть «Спаси, господи…» Что же это такое? Судьба?

Судьба! Да есть ли она? На этот вопрос Максим ответить не мог. Обстоятельства его жизни складывались порой так неожиданно, — то хорошо для него, то плохо, — что невольно думалось о существовании какой-то неодолимой силы, делающей все по-своему.

Встретился же он с Ошустовичем, Мелентием. Благодаря им, познал музыку Чайковского, Глинки, — каким светом радости озарилась его пустая беспросветная монастырская жизнь!