Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

Окрик был столь грозен, что оба «драповых пиджака» замерли.

— Батюшка, отец родной, — запричитала старуха, — заступись! Человека убивают, ироды!

— Какой это человек? Это преступник! — заискивающе глядя на протодьякона, сказал один из чинивших расправу.

Над землей приподнялась голова без шапки, с коротко, по-солдатски остриженными волосами. Лицо было совсем детское, с едва пробивающимся пушком над верхней губой. Шинель, надетая на худые острые плечи, изодрана; рядом, на земле, валялась солдатская шапка.

— Врешь! Не преступник я! Не пойду против своих братьев, не пойду!

— Подымите его и отведите вон в то парадное, — распорядился Михайлов.

Услужливые стали исполнять приказание.

— Где вы его взяли? — пересиливая отвращение к избивавшим, спросил Максим Дормидонтович.

— Вышли мы с кумом из винной лавки, глядим, солдат гонят, — захлебываясь, начал рассказывать толстомордый, раскормленный мужчина. — Ну, значит, мы им ручкой помахали, а тут, глядим, один оторвался и шасть в ворота. Мы его на прицел! Смотрим, как только солдаты прошли, он из ворот-то и вылезает, мы раз его за «манишку», а он: «Не хочу воевать!..» Ну, а дальше…

Максим Дормидонтович больше не слушал. Он направился к своему дому, потом остановился и сказал:

— Расходитесь, я сам приму меры, — и вслед за солдатом вошел в парадное.

— Что же мне с тобой делать? — обратился он к понуро стоявшему в сенях солдату. Тот в ответ только тяжело и хрипло вздохнул. Посмотрев на него, Михайлов спросил:

— Ты чего же это дался, чтобы они тебя били? Вот я, помню, помоложе тебя был и то обидчикам отпор давал!

— Отощал, сил нет!..

С улицы донеслось громкое солдатское пение, парень вздрогнул и съежился…

— Так куда же мне тебя девать?

— А разве вы меня по начальству не представите? — с трудом вымолвил солдат.

— Да нет, милый, иди, куда хочешь, на все четыре стороны!

Бледное лицо солдата порозовело.

— Мне бы только в деревню добраться, там уж меня ни один черт не найдет…

В парадное заглянул дворник, но, увидя Максима Дормидонтовича, скрылся.

— Здесь тебе оставаться опасно. Что тебе надо, чтобы добраться до своей деревни?

— Одежду другую: в шинели и двух шагов не пройду, задержат!

— Постой тут, я сейчас вынесу.

Через несколько минут Михайлов подал солдату черное пальто и широкополую шляпу. Тот даже ахнул. Однако отказываться не стал: быстро сбросил шинель и шапку, свернул их в узел и засунул за ящик. Так же быстро надел пальто, повисшее на нем, как на вешалке, и нахлобучил на самые глаза шляпу.

— Ну, пойдем, я выпущу тебя через черный ход. Пройдешь двор, поверни направо и будешь на другой улице. Звать-то как тебя?

— Максим, — ответил повеселевший юноша.

— Ну, прощай!

— Стой! Стой! — метнулся за ним парень. — Кого же мне благодарить-то?

— Тезку своего — Максима!

По городу поползли слухи: «Известное духовное лицо укрывает дезертиров…» Говорили, будто на квартире у протодьякона укрывается чуть не целый взвод…

Об этом Максиму Дормидонтовичу поведала Александра Михайловна.

Вот почему, оказывается, некоторые знакомые, пряча глаза, еле отвечали на его поклон!

— Что же ты молчишь? — тронула мужа за плечо Александра Михайловна. — Что думаешь делать?

— Я? — удивился Максим Дормидонтович. — Ничего! Пусть обыщут квартиру и убедятся, что никого нет.

— А если спросят, куда ты его дел, ведь придется сказать?

— Придется?!. Вот, смотри, — и Максим Дормидонтович сложил свою сильную крестьянскую руку в кукиш, Михайлова потребовал к себе архиерей.

— Как это вы стали «притчей во языцех?» — задал он вопрос, прикрывая глаза тонкими голубоватыми веками.

— Если бьют человека, мне кажется, долг пастыря — заступиться за него, — полувопросительно ответил протодьякон.

— На вас тут еще есть жалобы, — как бы не слыша его, продолжал архиерей. — Но мир суетен, я не придаю им значения.

Архиерей открыл глаза и пошевелил пальцами рук. У него болели суставы, и ему было совсем не до молодого протодьякона с его дезертирами…

— В чем же меня еще обвиняют?

— Говорят, что новую власть не почитаете, через открытые окна слышно, как песни, арии любовные распеваете. Не положено это духовному лицу!

Колчаковцев протодьякон действительно не почитал и сторонился. Ему рассказывали, что в «ставке правителя Сибири» командуют иностранные офицеры, а русские белогвардейцы торгуют своей Родиной. В напряжении и тревоге тянулось время. Наконец, стали приходить радостные вести: колчаковцы под натиском красных отступают. Вскоре фронт приблизился к Омску.

Неожиданно Максима Дормидонтовича вызвали к военному коменданту. Михайлов забеспокоился, а лотом решил: «Все равно: двум смертям не бывать, а одной не миновать!»…

— Вы удивлены, что я пригласил вас? — приподымаясь в кресле, спросил полковник с маленькими, глубоко сидящими глазками, с безволосой и круглой, как бильярдный шар, головой, поставленной на высокой неподвижной шее. Их разделял огромный стол, беспорядочно заваленный папками.

— Не скрою, удивился.

— Так вот, — полковник скользнул взглядом по циферблату массивных комнатных часов. — Мы скоро уходим из Омска. Конечно, ненадолго, сами понимаете! И хотим на это время вас с собой взять. Не оставлять же вас у большевиков.

— Как скоро и куда путь держите? Если не секрет.

— Завтра же. Видимо, в Маньчжурию, в Харбин…

— Нет! Это мне не по дороге! В Маньчжурии — японцы!

Голова полковника налилась кровью, а синяя вена, пересекающая темя, вздулась, как будто под кожу вполз неповоротливый толстый червяк.

— Пожалеете, да поздно будет!

Полковник нервно расстегнул воротник кителя и встал.

Михайлов тоже поднялся. Он чувствовал, что нужно как можно скорее уйти, пока разговор не принял более резкой формы.

— Счастливого пути! — стараясь придать голосу, побольше доброжелательности, проговорил он и направился к двери.

Полковник ничего не ответил.

Домой Максим Дормидонтович почти бежал. Уйти, уйти от борзых, пока не затравили…

— Что ты такой бледный? — встретила его вопросом Александра Михайловна и, не дождавшись ответа, принялась рассказывать: — Беляки уходят. Завтра, говорят, ни одного не останется!

— Они и мне предложили уехать. Грозились, если останусь — пожалею!

— Спрятаться тебе надо на это время, — решила Александра Михайловна.

— Я за Омь пойду, никому и в голову не придет искать меня там. Ты не боишься одна остаться?

— А чего бояться? Да ты не тяни, собирайся сейчас же!

В тот же день Михайлов перешел реку и остановился у знакомого в маленьком деревянном домике.

В два часа ночи началась стрельба. В дом к хозяину прибежал его жилец, конторщик с пристани.