Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

Будто справляя по себе тризну, пировали дорвавшиеся до власти буржуа, купцы и помещики, набившие карманы на поставках для «христолюбивого воинства». Купцы сбывали залежалый товар: сапоги из недоброкачественного материала, полушубки из гнилых овчин, все, что до войны сбывать было некуда. Помещики втридорога продавали хлеб и другие продукты. Под видом «благотворительности», чтобы скрыть от народа свой разгул, устраивали балы, лотереи в пользу голодающих. А простые люди пухли от голода, валились от тифа; калеки, увешанные георгиевскими крестами, стояли на улицах с протянутой рукой… Смерть полноправной хозяйкой входила в двери храмов. Панихиды о павших воинах служились целыми днями, сопровождаемые стоном и плачем близких.

Михайлов еще ближе и лучше узнал простой русский люд, терпеливый и не склоняющий головы в беде, находящий еще силы для улыбки в своей беспросветной жизни. И все больше росла в нем враждебность к тем, кто считал себя «управителями» государства…

Не одну ночь провел не смыкая глаз молодой дьякон. Всеми доступными для него путями старался узнать подробности происходящих событий, силясь предугадать хотя бы ближайшее будущее. Он понял, что политика Временного правительства и его органов на местах была продолжением старой царской политики, большинство народа оставалось в ужасающем положении. Где же то, о чем он смутно слышал в песнях и рассказах Мартыныча, кузнеца Харитона? Не за такую же власть боролись они, не за нее ушли в Сибирь? Где теперь Спирька? Как их ему не хватает!

Однажды, окончив службу и уже собираясь домой, Максим увидел ожидавших его мужиков. Старшего, повыше ростом, он где-то уже встречал, второй был не то седой, не то очень белокурый, его он видел впервые. Мужики молча поклонились. Откашлявшись, заговорил старший. И тут Максим вдруг припомнил, что мужик этот приходил к нему зимой рассказать о постигшем его горе: на войне у него убили сына. Припомнил также, что зовут его Степаном.

— Вот пришли к тебе, отец, с просьбой великой, да не знаем, как начать…

— А ты смелей!

— Внук родился, не откажи быть крестным.

— Что же, я с удовольствием, — сразу согласился Максим и осведомился: — Крестить-то когда будете?

— Послезавтра.

— Вот и хорошо, у меня этот день свободный, — и спросил: — Косить уже начали?

— Да ведь косить-то некому! Мужиков на селе не осталось, одни ребятишки, бабы да мы, старики.

— Вот, заодно и косить помогу! — пообещал дьякон и, увидев, что мужики от его предложения опешили, переменил разговор: — Как внука наречем?

— Уж и не знаю! Первый внук-то, хотелось бы имя получше!

— Может, Игорем?

— Имя какое-то чудное! Однако красивое… да, может, не русское?

— Так звали князя, защищавшего Русь от басурманов.

— Ох ты, князя?! Ну, коли так, то и мово оборванца так назовем!

— А отчество подойдет?

— Отчество незавидное, — всполошился Степан. — Отца его Пафнутием звали.

— Не особенно подходящее, — согласился Максим и тут же нашел выход: — Давайте назовем его Иваном, в честь Ивана Сусанина, который от врагов землю нашу русскую спас! Давно это было!..

— Иван Пафнутьич! Это подходяще, — согласился Степан.

Дома Максима ожидал незнакомый мужчина, оказавшийся приказчиком самого богатого в городе купца. Низко кланяясь, он сказал, что пришел от хозяина с покорнейшей просьбой отслужить венчанье единственной дочери, свадьба которой назначена на среду, то есть на послезавтра.

— Не могу, — отказался дьякон.

— То есть как? — удивился посланец. — Ведь не весь же день вы будете заняты!

— В том-то и дело, что весь.

— Вроде никаких богатых свадеб не намечается, — стал припоминать приказчик.

— Еду в деревню крестить младенца, кумом звали.

— Ну, эти подождут, — облегченно вздохнул приказчик.

— Нет! Они ждать не могут! Вашу свадьбу придется перенести на другой день, когда я свободен буду.

Приказчик растерялся:

— Как же это? Иван Саввич, значит, на целый колокол сделали пожертвование, а им вместо уважения — отказ! — и, вставая, предостерег: — Это вы зря, я думаю! Ваш отказ и преосвященному не больно понравится…

Михайлов не счел нужным ответить приказчику. Дело не в нем. И мысль эта не его: он говорит с чужого голоса. «Хозяин» его думает, что за деньги можно купить все — и дружбу с преосвященным, и «святость»!

Видно, уезжать надо отсюда: не ко двору пришелся!

Михайлова пригласили на службу в Сибирь, в Омск протодьяконом. Архиерей его не задерживал. Он был недоволен Михайловым. Ему докучали жалобами купцы и богатые жертвователи, что молодой дьякон недостаточно почтителен к ним и чересчур внимателен к мужикам.

Поезд больше стоял, чем двигался. То его загоняли в тупик, то не было топлива, то часами ждали встречного. Вагоны набиты до отказа, но никакая сила не может остановить притока все новых и новых пассажиров.

— За хлебушком в Сибирь, — слышалась одна и та же фраза.

Александра Михайловна разговаривала с попутчиками, делилась с ними черствыми лепешками.

За Уралом вагон начал пустеть, теряя своих пассажиров на «хлебных» станциях.

На одной остановке Михайловы узнали, что Временное правительство свергнуто и власть перешла в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Дальше уже на каждой железнодорожной станции толпился народ, трепетали красные полотнища, на платформах сооружались трибуны, шумели многолюдные митинги. Люди обнимали друг друга. Гул голосов покрывала песня: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов!..»

Прильнув к окну вагона, Максим старался не пропустить ни одного слова и, видя светящиеся радостью лица людей, думал: «Вот она — настоящая, народная революция!..» Ему очень хотелось вмешаться в оживленную, ликующую толпу, но одежда священнослужителя останавливала его. Когда поезд отходил от платформы, отрываясь от окна и оборачиваясь к жене, Михайлов с волнением говорил:

— Ты понимаешь, Саша, что произошло? Войне конец! Новая власть фабрики отдает рабочим, а землю — мужикам! Начинается новая жизнь!

Народная власть, на которую возлагалось столько надежд, в Омске продержалась недолго. В Сибири утвердился Колчак. С ним вернулся произвол. Началась мобилизация в армию стариков и подростков. Полилась кровь и народные слезы. Этот поворот к кошмарному прошлому произошел так неожиданно, что уехать из Сибири не было никакой возможности. Пришлось принять и этот удар судьбы!

Как-то после длинной службы, полный невеселых раздумий, Михайлов медленно шел домой. И тут, среди улицы, он увидел толпу. Слышались выкрики, стоны. Двое в теплых драповых пиджаках пинали ногами распростертого на земле человека.

— Что вы делаете?! — крикнул протодьякон.