Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

От Кононенко у меня осталась зубная щетка, обмененная на пару носков. Носки были старые, но ему они были нужны для ниток: вязаные вещи имели хождение, так как в умелых руках заключенных из них вязались нужные вещи или просто делали клубок ниток. Кононенко следил за опрятностью своей одежды. Подозреваю, что зубную щетку он просто у кого-то украл. Может быть, я ошибаюсь в своей оценке заключенных, изображая их либо в белых, либо в черных тонах. На самом деле сущность человека переменчива, и душевные качества могут принимать различную внешнюю окраску в зависимости от обстоятельств. Возможно, Кононенко, с какой-то стороны, был и неплохим человеком.

[…] Вот еще один заключенный — Островский. Его философия: «Мир плохо устроен, очень плохо, пришла власть Сатаны. Сатана губит человечество, но и съедаемые Сатаной норовят проглотить более слабых… И нет предела степени слабости, как и нет предела силе и могуществу». Это философия овцы. Как велико расстояние и сколько ступенек отделяют мнимого властелина и настоящего диктатора от несчастной овечки?

А Островский все говорит и говорит, философствует, приводит примеры из жизни. Праведники терпят, страдают, их добрые благородные дела теряются или присваиваются другими, а злые преступники извлекают из всего пользу и живут в свое удовольствие.

Вот я слушаю очередной рассказ Островского, на этот раз о его работе в Карлаге в 40-х годах, когда он был пастухом в степи и пас овец, козлов и баранов… Пастухи-заключенные были стариками, только он лет сорока с лишним и во всей силе. К нему прилепилась женщина из лагеря, работавшая в столовой, кочевавшей со стадом по пустыне. Казахская степь бесконечна, пастбища скудные, только иногда попадается тучное пастбище, где рядом была вода. Стадо перемещалось с места на место, охрана была далеко. А вечера в степи неописуемо красивы: огненные полосы в небе, шелест кустарника, мигание далеких звезд.

Женщине было лет сорок, до ареста она работала в буфете большого вокзала и, как говорили, к мужчинам не была безразлична. Как жена Потифара в бальзаковском возрасте загорелась желанием к Иосифу праведному, так и она — к Островскому. Он ей одно: нет и нет! А она кормила его двойной порцией, подавала ему все лучшее. Ночью, когда она приходила и будила его, желая ласки, он прогонял ее. Что же сделала эта женщина? Она приготовила блинчики с мясом и когда вечером Островский пришел ужинать и захотел их попробовать, она сказала: «Нет!». И подала ему холодную и невкусную пшенную кашу.

Ночью он лежит в степи с раскрытыми глазами. Стадо спит, собаки его охраняют, в степи тишина. И вот он слышит шаги женщины. Она садится около него, в ее руках полная миска жареных блинчиков, от которых исходит раздражающе приятный запах. Тогда она говорит ему: «Может быть, вы скушаете жареные блинчики?». Он хочет взять из ее рук миску, но она отклоняется. Она даст ему миску с блинчиками только в обмен на любовь. Тогда он рассердился, но все же уступил и удовлетворил ее желание. Раз и еще раз. Блинчики были вкусные, да и женщина тоже была горячая и страстная…

Я припоминаю подобный рассказ, услышанный ранее от Гитермана, красавца из Бессарабии. В лагере он заведовал столовой. Заключенным всегда не хватало хлеба. Разумеется, у заведующего столовой были большие возможности. Время от времени он пользовался расположением к нему одной медсестры из заключенных. Как-то он вошел в санчасть днем и никого не нашел там, но на чердаке он услышал подозрительные звуки. Он тихонько поднялся по лестнице и увидел медсестру с фельдшером, занимающихся любовью. В руке сестры пайка хлеба (плата за удовольствие), и она говорит: «Ты знаешь, Коля, мне кажется, что в этой пайке меньше трехсот грамм». Любовный акт приравнивался к трехсотграммовой пайке хлеба!.. Заведующий столовой почему-то посчитал себя обиженным и прекратил отношения с этой девушкой.

На эту тему я слышал много потрясающих рассказов. Вообще женщины больше страдали от отсутствия полового общения, чем мужчины. Среди них были больше распространены всякие отклонения и различные приемы для получения сексуального удовлетворения.

29.8.57 — Из числа этапников столыпинского вагона мне вспоминается парень из Литвы с пораженным оспой лицом. До ареста я не знал литовцев, никогда не слышал их языка. Во всех семи лагерях, в которых мне довелось побывать, литовцев было довольно много. По большей части они создавали замкнутые группы, жили вместе и говорили на родном языке.

Я вспомнил об этом парне потому, что мне хотелось уточнить, сколько народов было представлено в нашем вагоне. На нижней полке нас было шесть человек, и все разной национальности. Литовцев представлял тот самый парень. Он был обвинен в поддержке восставших (они называли себя партизанами), которые оставались в литовских лесах после войны, и получил десять лет. Кстати, в Воркуте я задумал сделать коллекцию выражений «Добрый вечер» на разных языках. Я собрал эти слова на двадцати языках (иврит, идиш, английский, французский, итальянский, испанский, латышский, грузинский, армянский, японский, украинский и др.).

А вот еще тип лагерника, с которым я был на этапе из Караганды в Инту. Его звали Гриша, и чтобы нас отличать (я был старше его на 15 лет), его звали просто Гриша, а меня — дядя Гриша. Гриша был украинец из Западной Украины. Это был простой и хороший человек, с мягким характером, не отказывавшийся ни от какой работы и готовый оказать помощь всем в ней нуждавшимся. Он не захотел быть «шестеркой» (т. е. человеком, берущим на себя заботу о каком-нибудь лагерном «аристократе» и пользующимся его покровительством), но что-то в этом роде было в его натуре. У бригадиров, десятников, работников столовой, заведующих отдельными лагерными службами (сапожной, пошивочной, КВЧ, санчастью, ларьком, баней и др.) были «шестерки» из заключенных, находившихся на более низкой ступени в лагере. Они выполняли для них все: купить, принести, почитать вслух, постелить, убрать постель, постирать и т. п. За это «хозяева» давали «шестеркам» немного продуктов питания и оказывали другую помощь (освобождение от тяжелой работы и т. д.).

В пути Гриша помогал мне нести мои вещи (у него был только маленький мешочек), захватывал хорошее место в вагоне, в тюрьме. Мои вещи уже не отягощали меня, их стало мало, я не нуждался в услугах Гриши, но он мне помогал — иногда против моей воли и желания. К моему сожалению, я уже не имел возможности вознаградить его за услуги должным образом — мои продукты украли в Караганде, и Гриша это знал.

Из людей этапа мне хочется также сказать несколько слов о Феде-нарядчике из 3-го лагеря Караганды. Федя — простой русский парень, здоровяк, брюнет с серыми глазами, высокого роста, с сильным голосом и лагерным красноречием. Сомневаюсь, чтобы кто-либо слышал от него слово без примеси лагерных словечек и матерщины. У него это получалось естественно, он говорил так всегда, а не только в случаях душевных переживаний. Но когда он выходил из себя, можно было заслушаться вычурностью его выражений. Ему мог позавидовать искусный оратор, его словесной изобретательности не было предела. Он превосходил людей, вызывающих аплодисменты своим появлением на сцене. Так он разговаривал со всеми: заключенными, охраной, надзирателями и чиновниками, к тому же в его словах всегда были логика, убежденность…