Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

После нескольких дней утомительного этапа мы прибыли в Свердловск. Опять та же дорога в тюрьму, начальник конвоя, солдаты с автоматами в руках.

Мы прибыли в тюрьму вечером. Тюрьма была переполнена, нас ввели в длинную, как гроб, камеру, с двойными нарами. На сей раз я был в числе последних, нары все были заняты, и мне досталось место только под нижними нарами, на холодном полу. Там я лежал, около меня были еще заключенные, наше ложе походило на братскую могилу — теснотой и мрачностью. Каждый старался устроиться как можно удобнее. Я лежал в этом мраке с открытыми глазами. Прямо надо мной, на нижних нарах, находились два товарища, друга, евших из одной миски.

На следующий день нас перевели в другую, более просторную камеру, и мест на нарах хватило всем.

30.8.57 — Я вспоминаю эту свердловскую тюремную камеру, в которой мы пробыли неделю в конце апреля 51-го года. Камера квадратная, двойные нары вдоль стен. Два маленьких окна с решетками в стене против входной двери. Наружные металлические козырьки не позволяли видеть, что происходит внизу, и заключенный мог видеть только кусочек неба…

Был у нас рассказчик — характерный тип для лагерей не только режимных, но и общих, в которых содержались уголовные преступники. В лагере очень любят слушать длинные рассказы, продолжительностью в несколько часов, а иногда рассказываемые днями и неделями. Такой рассказчик был в почете у всех заключенных, воры относились к нему с уважением, никто не смел его тронуть пальцем.

Иногда пересказывали романы, но таких рассказчиков было мало, и рассказы, по большей части, сочетали выдумку с прочитанной книгой. Во всех случаях, надо было уметь рассказать о необычных и увлекательных происшествиях. Собирается большая группа заключенных вокруг такого рассказчика, а он подносит им графов и князей, пройдох и военных, дочерей необыкновенной красоты, украденных из замков и увлекаемых к краю пропасти. Красавицы сопротивляются и надеются на рыцаря, который их вызволит: любовь, интриги, ревность, запутанные приключения, встречи, переговоры о выкупе, опять графы и герцоги, их жены и дочери — все это кружится как в калейдоскопе.

В нашей камере нашелся такой рассказчик, а Федя — глава всех бандитов — был первым из всех слушавших эти сказки. Во время этих рассказов была полная тишина…

У простых людей (как и у детей) наиболее любимым сюжетом была тема Золушки, бедной униженной красавицы. Бедняжка страдает, ее преследуют близкие, злые люди мучают ее, но добрые силы (молодость, красота, богатство, власть, судьба, случай) помогают ей выбраться и достигнуть счастья наперекор замыслам недругов. «Принц и нищий», «Остров сокровищ», Диккенс, Марк Твен, кинокартины — «Возраст любви» и т. п. «Было плохо — стало хорошо» — эта тема составляла содержание многих книг и кинокартин, имевших успех среди заключенных.

В тюрьме моя память и сила фантазии несколько ослабли, поэтому я не вызывался быть рассказчиком среди большого числа слушателей. Но и мне приходилось иногда рассказывать в тесном кругу солагерников, и всегда люди слушали с большим вниманием. Особенно любили слушать рассказ Марка Твена о банкноте в миллион фунтов стерлингов.

Нас выводили на двадцатиминутную прогулку каждый день. Была весна, сняло солнце. На маленькой, отгороженной каменными стенами площадке во дворе тюрьмы мы шагали человек по сорок-пятьдесят один за другим. Шагали молча с заложенными назад руками (я и сейчас так хожу, когда у меня не заняты руки) и мечтали. Затылок идущего впереди меня заключенного не давал мне сбиться с направления, глаза я поднимал в небо — туда, куда нам разрешалось смотреть только двадцать минут в день…

Опять команда: «Собирайся со вшами!». Снова «черный ворон», железнодорожная станция. Опять по четыре в ряд, «два шага вправо или влево — стреляем без предупреждения». Нагруженные вещами, мы тянемся к столыпинскому вагону…

Кировская тюрьма. Это здание не такое мрачное, как в старых русских тюрьмах, таких, например, как в Свердловске или в Москве. Я бы сказал, что корпус кировской тюрьмы, в которую нас поместили, больше напоминает здание лагеря, чем тюрьму. Здание и ограда — деревянные, внутри — бараки. В середине барака — длинный коридор, по сторонам — камеры с замками на дверях, в дверях, конечно же, глазок.

Нас ввели в просторную камеру около надзирательской, потом — «шмон»: рылись во всех чемоданах, мешках, личный обыск. У меня в чемодане была моя книга «Обогащение угля», вышедшая в свет в 1948 г. Солдат, производивший у меня обыск, стал листать книгу, и я ему сказал, что автор этой книги стоит перед ним. Это произвело на него впечатление: он тут же прекратил «шмон» и велел мне собрать вещи. Затем нас ввели в камеру с одним ярусом общих нар. Это было удобно.

С приходом весны обострились переживания и впечатления. Федя же продолжал свое: шумел и сквернословил. Но вот ему удалось обменяться записками с женщиной, лица которой он не видел. В нашем бараке было несколько камер и для заключенных женщин. Когда нас выводили на прогулку или мы возвращались обратно, то проходили мимо женских камер с шумом и гиканьем, не скупясь на острые словечки.

31.8.57 — Женщины смотрели на нас через глазок, и мы слышали их голоса. Федя был первым, оставившим любовную записку в туалете, в укромном местечке. Как он уведомил женщин, об этом мне неизвестно, но на следующий день он нашел в том же месте записку от Кати, одной из заключенных. В записке говорилось о «несчастной жизни» и «растоптанном сердце». С того времени Федя каждый день писал и получал записки, а проходя мимо их камеры, он громко произносил: «Здорово, Катя!». Хотя записки были полуграмотные, но написаны с теплым чувством. Феде помогали писать товарищи. Может быть, и Кате помогали ее подружки. Федя и Катя никогда не видели и, конечно, никогда не увидят друг друга… Это были как бы коллективные письма: от мужчины к женщине и наоборот: письма людей, заключенных в тюрьму и тянущихся друг к другу…

«Дорогая Катя, твое письмо я получил. Я такой же несчастный, как и ты, мне очень хочется встретиться с тобой. Когда мы выйдем на прогулку, крикни мне что-нибудь из камеры. Мне 26 лет, освобожусь через три года. До ареста я был матросом на пароходе Саратов — Астрахань. Я волгарь и страдаю ни за что. Катя, мне так хочется встретиться с тобой и сильно, сильно обнять тебя. Твой Федя».

«Федя, получила твое письмо. Мне также хочется, очень хочется встретиться с тобой. Я несчастная девушка, и в мире у меня нет никого близкого, кроме замужней сестры, живущей недалеко от Котласа. Я работала в буфете ресторана, и меня обвинили в краже. Ты, Федя, не верь тому. Я невиновная. Мне двадцать два года, волосы у меня золотистого цвета, глаза серо-голубые, мне осталось полтора года, но я буду ждать тебя. Твоя Катя».