Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

4.9.57 — За время моего пребывания в больнице некоторые больные поправлялись, и их из «рая» опять направляли на работу. Надо отдать справедливость нашим врачам: они не стремились поскорее избавиться от больного, а старались подлечить его, насколько это было возможно. К концу моего пребывания в больнице нам заменили врача: вместо грузина пришла женщина лет сорока, небольшого роста, серьезная. Ее ладони были холодные и маленькие. Природа не наделила ее особой красотой и привлекательностью. Заключенные ее уважали. Большинство заключенных отвечали положительно на вопросы врача о болях, все любили жаловаться на всевозможные болезни. Были и такие, которые делали себе «мастырки», то есть вызывали искусственные повреждения. Главная цель — убедить врача, что ты болен, ведь это ведет к освобождению от работы. А если ты в больнице, то надо как можно дольше продлевать пребывание в «раю». Не знаю, что руководило больными, но то ли потому, что врач была женщиной, то ли потому, что хорошо знала свое дело, но ее неловко было обманывать. И многие выбирали честный путь — говорили так как есть. На свою беду, и я признался ей, что мне стало значительно лучше, — в результате меня внесли в список этапников, следующих в Абезь. Иногда еще повышали трудовую категорию, хотя зэк всячески старался избежать этого.

Известие об этапе обрушилось на меня как гром среди ясного неба. Я узнал об этом в полдень, а вечером уже надо было ехать. Это был массовый этап: отправляли более трехсот человек из всех бараков. Суматоха… Я написал просьбу оставить меня в Инте, где есть угольные шахты и соответствующие условия для моей работы по специальности. Но мне в этом было отказано. И в тот же вечер я с мешком на плече и чемоданом в руке, с опущенной головой стоял среди сотен других заключенных, окруженных солдатами, в ожидании команды тронуться в путь.

После очередного обыска, длившегося несколько часов, мы вышли из лагеря, сопровождаемые конвоирами с автоматами. Мы двинулись по пыльной дороге. Был июльский вечер, светлый и спокойный. На Крайнем Севере в эти месяцы свет не исчезает ни на минуту: и ночью светло, как днем. Нас подвели к вагонам. На сей раз это были не столыпинские, а товарные вагоны со сплошными нарами с обеих сторон, с парашей. Замки закрывались снаружи. Такие вагоны были куда более удобны для поездки. Я лежал на верхних нарах, и мои вещи были при мне. И опять разговоры, рассказы, шутки, похабщина…

В Инте я почти не встречал евреев. Познакомился с одним писателем из Ленинграда, работавшим в книжном магазине и писавшем пьесы для театра. Он был огненно-рыжим: и борода, и голова. Говорил с ним всего один раз о лагерных больницах. Но беседа у нас не получилась.

В Инте был еще одни еврей, профессор, срок которого кончился, но его не освобождали из-за полной инвалидности. К нему приехала дочь из Ленинграда, она просила, чтобы ей разрешили вывезти отца не в Ленинград, а в Лугу, маленький городок Ленинградской области, где она сняла для него комнату, но и это ей не разрешили. Этот профессор был несколько «тронутый». Я видел его несколько раз, и трудно забыть его тусклые, трагически смотрящие еврейские глаза, его большую круглую стриженую голову и каторжную робу с номером на рукаве…

Из Инты до Абези мы ехали двое или трое суток. Абезь — это маленькая станция на Крайнем Севере, между Интой и Воркутой, в автономной республике Коми. Там были расположены шесть лагерных отделений Минерального лагеря, руководство которого находилось в Инте. Четыре лагерных отделения для мужчин, два — для женщин. Нас ввели в 4-е отделение. Это был густонаселенный лагерь, в котором содержалось несколько тысяч человек. В этом лагере я был пять месяцев, с середины июля до середины декабря 1951 г.

7.9.57 — В Абези у меня были интересные встречи и с евреями, и с неевреями. Наш лагерь был предназначен для больных, стариков и инвалидов. Заключенные там практически не работали — они занимались, в основном, бытовым обслуживанием самого лагеря.

По прибытии и после строгой проверки нас повели в столовую обедать. Был летний день, столы выставили во двор. Над нашими головами было чистое голубое небо, сияющее солнце. Дул легкий ветерок, и пыль тут же покрывала все столы и скамейки, оседая и на нашей безвкусной пище. Когда вспоминаю первую кормежку в Абези, тут же всплывает в памяти соленая треска — отвратительная пища, которую, правда, можно было получить в неограниченном количестве. Эта треска кучами лежала на столах, покрытая толстым слоем пыли.

Четвертый лагпункт в Абези занимал большую площадь, на которой были расположены десятки бараков, в том числе и громадный кирпичный барак, где раньше помещалась ремонтно-механическая мастерская. Были там и бараки для инвалидов, госпиталь, полустационар, большая амбулатория, отдельные уборные со смывной канализацией.

8.9.57 — Так как моя категория труда была выше инвалидной, меня тут же направили на черную работу. Я должен был нагружать песком тачки и вывозить их с берега реки в лагерь. Расстояние было небольшое, но возить нагруженную тачку весом в двести-триста килограмм в гору было тяжело даже для пяти зэков. Дорога ничем не привлекала внимание. Слякоть, тундра, отражение серого дождливого неба в реке и ограждение из колючей проволоки не прибавляли радости. Когда мы заготовили достаточно песка для штукатурных работ, нас перевели на другой участок — и тоже вне лагеря — проводить канализацию для улучшения санитарного состояния лагеря, так как до сих пор фекалии вывозились заключенными в бочках на телегах за пределы зоны. Так делалось во всех лагерях, в которых мне приходилось отбывать «наказание». А в Абези, где было много специалистов и изобретателей, они предложили администрации лагеря устроить нормальную канализацию. Но угол наклона оказался недостаточным, и мы должны были копать отводящую канаву.

На эти работы выводили много бригад, тундра наполнялась людским гомоном. Работами руководили зэки: Калинин, в прошлом полковник, Михаил Иванович Каргин и другие «придурки». Каргин разбирался в топографии — перед арестом он преподавал эту науку в какой-то военной академии. Этот уже немолодой человек метался то туда, то сюда, неся с собой нивелир. Он устанавливал его на трех ножках и делал замеры, а другой зэк ставил мерную рейку и делал на ней отметки.

Тридцать лет назад я изучал в горной академии геодезию и маркшейдерское дело (расчеты и измерение под землей, определяющие направление горных выработок). Тогда нам давали геодезические инструменты для практических работ — нивелиры, теодолиты, угломеры и т. п. Во время работы по рытью канавы я познакомился с Каргиным и Калининым и немного сблизился с ними. Я высказал им свое мнение по поводу направления канавы — дело было непростое. Я не помню, удалось ли им вывести в тундру все фекалии гравитационным способом. Мне кажется, что это удалось сделать только для жидкости, но оседающую массу, как и раньше, вывозили бочками на телегах.