Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

Калинин организовал техническое бюро для разработки и осуществления проектов в пределах лагеря. Бюро помещалось в одной из комнат лагерного барака для начальства, в нем работало несколько инженеров-заключенных. Не помню, кто посоветовал мне обратиться к Калинину, чтобы тот устроил меня в бюро. Еще в Карагандинский лагерь мне прислали чертежные принадлежности из дому, а чертежных инструментов у Калинина почти не было. Кроме того, я получил из дома две моих книги по обогащению угля, вышедшие в 48-м году (одна для вузов, другая для техникумов), и они служили мне в лагере как бы свидетельством о моем образовании. Я не знаю, что больше повлияло на Калинина — чертежные инструменты или мои книги, либо тот факт, что я получаю продуктовые посылки (ведь это надежда на «лапу»), но Калинин принял меня в бюро чертежником. Этим я занимался в течение остального времени моего пребывания в 4-м лагере в Абези.

На территории лагеря работала местная электростанция, которая обслуживала не только лагерь, но и потребителей вне лагеря, даже железнодорожный вокзал. Электростанция состояла из двух устаревших паровозов, приводивших в движение динамо-машину мощностью 25 квт, вскоре замененную на более мощную. Была также водокачка, подававшая воду из артезианской скважины для нужд лагеря.

Калинин назначил меня помощником Сухоручко, заведовавшего БРИЗом (Бюро по рационализации и изобретательству). Сухоручко был родом из Чехословакии. По его словам, он был чехом, но я подозревал, что он был стопроцентным евреем (может быть, наполовину). Я пришел к этому выводу, поскольку у него было типично еврейское лицо, а также потому, что он, не стесняясь в выражениях, открыто проповедовал антисемитизм.

Я не любил Сухоручко не только за его антисемитские высказывания. Его никто не любил, мне думается, что и жена его не любила… Он был среднего роста, смуглый, с широким лицом, лысиной и пучком волос на лбу; он много курил, голос у него был неприятный, глаза пронизывающие. Он был безграмотным, любил сплетни и готов был «съесть любого живьем». Он много рассказывал мне о своей жизни в Праге, где разбогател, занимаясь темными делишками. Во время оккупации Чехословакии он, как я полагаю, был активным фашистом, возможно, что его руки пролили немало человеческой крови. У него было несколько жен, две из которых умерли. Он был низким типом, пресмыкался перед вышестоящими, перед лагерным начальством. В лагере его ненавидели…

Попасть под начало такого человека для меня было невыносимо. Меня взяли чертежником, и я должен был воплотить в чертежах различные технические предложения заключенных. Сухоручко, например, хотел механизировать стирку белья. Один зэк предложил свое устройство стиральной машины (в лагере были замечательные специалисты во всех отраслях техники), я же должен был сделать чертеж и на бумаге выразить его идею. Я сделал неплохой чертеж в трех проекциях, проработав над ним 3–4 дня. Когда показал чертеж Сухоручко, он посмотрел на него «как дурень на писаную торбу» и ничего не понял. Тогда он сказал, чтобы я сделал чертеж в виде картинки, понятной каждому смертному (он не знал, что такое аксонометрия). Я отказался. Среди работников бюро был один немец, лет тридцати пяти, инженер-конструктор. Я посоветовал Сухоручко показать ему мой чертеж. Тот подтвердил, что чертеж сделан по всем техническим правилам. Сухоручко несколько успокоился и поручил мне очередную работу.

Инженер-немец (забыл его имя), опытный проектировщик, работал под началом главного механика зэка Локачева, который был подчинен Калинину. Семья немца жила в Германии, а он имел срок 25 лет. Он был приятным и вежливым человеком. Внезапно он заболел, его положили в больницу, а через несколько дней он скончался.

Локачев — ленинградец финского происхождения, высокий, лет сорока пяти. Он был опытным механиком и порядочным болтуном. У него были не очень хорошие отношения с Калининым. После смерти немца он как-то дал мне сделать чертежи частей для нашего паровоза. Я добросовестно выполнил эту работу. Части, заказанные по моим чертежам, подошли с точностью. Тогда Локачев стал требовать от Калинина и администрации лагеря, чтобы меня перевели в его распоряжение конструктором-чертежником.

Несмотря на излишнюю болтливость, Локачев был неплохим человеком. В свое время он окончил институт в Ленинграде и работал на заводах. В лагере, в здании, где стояли паровозы и динамо-машина, у него было небольшое бюро, оттуда он управлял работой механизмов и руководил обслуживающим персоналом.

У меня было очень много работы. Качество моих разработок и чертежей было на хорошем уровне. Руководитель технического бюро Калинин это отметил и внес меня в списки ударников. На мне был сильно поношенный бушлат, латаный-перелатаный (такой мне выдали перед этапом из Инты), и Калинин просил администрацию, в качестве поощрения, выдать мне бушлат первого срока. Этого было не так легко добиться. Расписавшись в получении бушлата, зэк должен носить его два года и сам чинить его. Таким образом, Калинину удалось совершить почти героический поступок.

Калинин, видимо, имел влияние на администрацию лагеря и на служащих там офицеров. В прошлом он и сам был офицером Красной Армии. Срок у него был десять лет.

9.9.57 — Калинин бывал нередко грубым, но в то же время — человеком дела. Он знал, как вести себя с администрацией, и умел ладить с заключенными. С последними он не проявлял диктаторских замашек, а с первыми говорил с достоинством. Он хорошо усвоил лагерный сленг и к месту применял смачные ругательства. В бюро он ругался редко, но любил соленые анекдоты. Как руководитель он был на месте — наверное, на воле имел немалый опыт административной работы.

Калинин был близок с Каргиным, кажется, они даже ели вместе. Каргин получал посылки из Ленинграда, а Калинин не брезговал «лапой». Его приближенные, получавшие посылки, тоже давали ему «на лапу», но при подборе специалистов основным для него было все-таки качество выполняемой работы.

Каргин внешностью несколько походил на Михаила Ивановича Калинина, председателя ВЦИК, и имя Каргина тоже было Михаил Иванович. В годы войны он был в плену в Финляндии. По его словам, он получил 25 лет за то, что был старостой барака советских офицеров и имел контакты с администрацией лагеря для военнопленных. Это был типичный русский интеллигент с острой бородкой и в очках. Ему было лет пятьдесят с лишним и имел состоятельных родственников. Его сын тоже был офицером Красной Армии. Каргин получал от него письма. Он был человеком умным и хитрым. Большую часть времени он находился в бараке, хотя числился на работе. Его близость с Калининым позволяла ему частенько пропускать работу в бюро. Он любил поспать или вести тихую задушевную беседу.